Генри Джеймс - Бостонцы

– Конечно, если ты действительно понимаешь, что это всё не для нас – что это не наша настоящая жизнь! – и с этими словами и с невероятно слабым неопределённым поцелуем, как будто боясь, что она будет ему противиться, она приняла эту жертву. В конце концов, один день ничего не значит. Так было решено, что они уезжают. Верена не могла закрыть глаза на то, что целый месяц была с подругой не до конца откровенной, и потому, даже если она будет жалеть о том, что их поездка в Нью-Йорк оказалась ещё короче, чем предполагалось, даже если из-за этого она не сможет встретиться с Бэзилом Рэнсомом, это всё равно будет лучше, чем рассказать Олив, что письмо – это не всё, что было между ними. Что был ещё его визит и их долгий разговор, и ещё прогулка, которые она скрывала так долго. И что такого она упустит, не встретившись с Рэнсомом? Неужели так приятно общаться с джентльменом, который только и хочет, что дать тебе знать, – а почему он этого хочет так сильно, Верена не могла понять, – что считает тебя глупышкой? Олив возила её с места на место и, в конце концов, она забыла обо всём, кроме настоящего времени, громадности и разнообразия Нью-Йорка, и удовольствия от езды в карете с шёлковыми подушками, и новых лиц, и выражений любопытства и симпатии, уверений, что ею интересуются и следуют за ней. К этому примешивалось сладкое предвкушение ужина у Дельмонико и немецкой оперы. В Верене было достаточно эпикурейства, чтобы при таких обстоятельствах жить настоящим.

Вернувшись со своей спутницей в апартаменты на Десятой улице, она увидела на столике в передней две записки. Одна из них, как она поняла, была адресована мисс Ченселлор, а другая –ей. Они были написаны разным почерком, но оба почерка она узнала. Олив стояла позади неё на ступенях, и просила кучера прислать за ними экипаж через полчаса – они оставили себе время только на то, чтобы переодеться. Так что она просто взяла свою записку и поднялась к себе в комнату. Делая это, она подумала, что всё время знала, что эта записка будет там, и потому чувствовала себя немного предательницей. Если она могла весь день колесить по Нью-Йорку и забыть о том, что впереди её ждут трудности, это не меняло того, что трудности действительно возникнут, и в любой момент могут заявить о себе – и решить их, просто уехав обратно в Бостон, невозможно. Через полчаса, когда она ехала по чересчур людной в этот день Пятой авеню вместе с Олив, разглаживая свои светлые перчатки, мечтая о том, чтобы её веер был немного изящнее, и любуясь ярко освещёнными улицами, никто не смог бы доказать, что своим талантом и неординарностью она обязана тому, что в её венах течёт кровь Таррантов. Когда дамы подъехали к одному из известных ресторанов, у дверей которого их обещал встретить мистер Бюррадж, Верена весёлым и естественным тоном сообщила Олив, что мистер Рэнсом заходил к ней, пока их не было дома, и оставил записку, в которой было множество комплиментов для мисс Ченселлор.

– Это исключительно ваше личное дело, моя дорогая, – ответила Олив, с меланхоличным вздохом, оглядывая Четырнадцатую улицу, которую они в этот момент проезжали.

Для Верены не было новостью, что при своём стремлении к справедливости во всём, в некоторых случаях Олив просто ничего не могла с собой поделать. Она подумала, что со стороны подруги было уже поздно говорить, что письма Бэзила Рэнсома касаются только той, кому они адресованы. Ведь ещё вчера во время их поездки его родственница продемонстрировала обратное. Верена решила, что подруга должна узнать всё, что ей следовало знать об этом письме. Спрашивая себя, не будет ли хуже, если она расскажет больше, чем та хочет знать, Верена продолжила:

– Он принёс его с собой, – видимо, написал заранее, на случай, если не застанет меня. Он хочет встретиться со мной завтра – говорит, что хочет о многом поговорить. Он предложил встретиться в одиннадцать утра и надеется, что мне будет удобно увидеться с ним в это время. Он думает, что в это время дня у меня не будет важных дел. Конечно, наше возвращение в Бостон всё меняет, – спокойно добавила Верена.

Мисс Ченселлор немного помолчала и затем ответила:

– Да, если только ты не пригласишь его проехаться с тобой на поезде.

– Ох, Олив, какая ты злая! – воскликнула Верена с искренним удивлением.

Олив не могла оправдать свою злость тем, что Верена говорила так, будто разочарована данным обстоятельством, потому что это было бы неправдой. Поэтому она просто заметила: