George Orwell - Сочинения. 1984. Скотный двор. Воспоминания о войне в Испании. Иллюстрированное издание

Но каким именно ублюдкам им не следовало доверять, Уинстон теперь не мог вспомнить.

Примерно с того времени война была буквально непрерывной, хотя, если разобраться, это не всегда была одна и та же война. В течение нескольких месяцев его детства в самом Лондоне происходили беспорядочные уличные бои, некоторые из которых он хорошо помнил. Но проследить историю всего периода, сказать, кто с кем сражался в какой-то определенный момент, было невозможно, поскольку ни в письменных источниках, ни в устных пересказах не упоминалось ни о каком другом мировоззрении, кроме ныне существующего. В данный момент, например, в 1984 году (если это был 1984 год), Океания находилась в состоянии войны с Евразией и в союзе с Остазией. Ни в одном публичном или частном высказывании никогда не признавалось, что эти три силы когда-либо были сгруппированы иначе. На самом деле, как хорошо знал Уинстон, прошло всего четыре года с тех пор, как Океания вела войну с Остазией и была в союзе с Евразией. Но это было тайное знание, которым он обладал, потому что каким-то образом его память сохранила этот факт. Официально смены союзников не происходило. Океания находилась в состоянии войны с Евразией – это означало, что Океания всегда находилась в состоянии войны с Евразией. «Сегодняшний» враг государства всегда олицетворял абсолютное зло, и из этого следовало, что любое прошлое или будущее соглашение с ним было невозможно.

Страшно, подумал он в десятитысячный раз, с хрустом отводя плечи назад (руки на бедрах, повороты туловища из стороны в сторону, упражнение, которое должно было быть полезным для мышц спины), – больше всего пугало то, что все это могло быть правдой. Если Партия действительно могла засунуть руку в прошлое и сказать о том или ином событии, что его никогда не было, то это, конечно, было страшнее любых пыток и смерти.

Партия заявляла, что Океания никогда не была в союзе с Евразией. Но он, Уинстон Смит, знал, что Океания была в союзе с Евразией всего четыре года назад. Но где существовало это знание? Только в его собственном сознании, которое в любом случае скоро будет уничтожено. И если все остальные принимают ложь, которую навязывает Партия, за правду, если все записи рассказывают одну и ту же историю, тогда ложь уходит в историю и становится правдой. «Кто контролирует прошлое, – гласит один из лозунгов Партии, – тот контролирует будущее: кто контролирует настоящее, тот контролирует прошлое». И все же прошлое, хоть по своей природе и изменяемое, никогда не менялось. Все, что было правдой сейчас, было и будет правдой всегда. Все довольно просто. Все, что было нужно, – это нескончаемая череда побед над собственной памятью. Они называли это «контролем реальности», на новоязе – «двоемыслие».

– Стой, раз-два! Вольно! – бодро рявкнула физкультурница.

Уинстон опустил руки по швам и медленно наполнил легкие воздухом. Его разум ускользнул в лабиринт двоемыслия. Знать и не знать, сознавать полную правдивость, рассказывая тщательно сконструированную ложь, одновременно придерживаться двух взаимоисключающих мнений, зная, что они противоречат друг другу, и верить им обоим, использовать логику против логики, отвергать мораль и при этом якобы следовать ей, верить, что демократия невозможна и что Партия является стражем демократии, забыть все, что нужно было забыть, а затем снова вернуть это в память в тот момент, когда это необходимо, а затем незамедлительно забыть об этом еще раз, и, прежде всего, применить тот же процесс к самому процессу. Тут нужно было проявить чудеса умственной эквилибристики: сознательно вызвать бессознательное состояние, а затем сознательно забыть только что совершенный акт самогипноза. Даже для понимания слова «двоемыслие» необходимо использовать двоемыслие.

Физкультурница снова дала команду «смирно».

– А теперь посмотрим, кто из вас сможет дотянуться до пола! – с энтузиазмом сказала она. – Спину не округляем, товарищи, пожалуйста. Раз-два! Раз-два!..

Уинстон ненавидел это упражнение, так как оно вызывало стреляющую боль от пяток до ягодиц и часто заканчивалось повторным приступом кашля. Сцепив зубы, он продолжил размышлять. Он подумал, что прошлое не просто изменилось, оно было фактически уничтожено. Ибо как можно было установить даже самый очевидный факт, если не существовало никаких записей вне вашей собственной памяти? Он попытался вспомнить, в каком году он впервые услышал упоминание о Большом Брате. Он думал, что это было где-то в шестидесятых, но с уверенностью сказать не мог. В истории Партии, конечно, Большой Брат фигурировал как лидер и страж Революции с самых первых дней ее существования. Его подвиги постепенно отбрасывались все дальше назад во времени, пока не ушли в легендарные сороковые и тридцатые годы, когда капиталисты в своих странных шляпах, которые назывались цилиндрами, все еще разъезжали по улицам Лондона в огромных блестящих автомобилях и стеклянных каретах, запряженных лошадьми. Никто уже и не знал, что было правдой, а что выдумкой. Уинстон не мог даже вспомнить, когда возникла сама Партия. Он не припоминал, чтобы когда-либо слышал слово «АНГСОЦ» до 1960 года, но было возможно, что в его староязычной форме, а именно «английский социализм», оно использовалось и раньше. Все было очень туманным. Но иногда действительно можно было указать на определенную ложь. Ложью было, например, то (а именно это утверждается в партийных учебниках истории), что Партия изобрела самолеты. Однако Уинстон отчетливо помнил самолеты с самого раннего детства. Но доказать это было невозможно. Потому что никаких доказательств не существовало. Лишь раз в жизни он держал в руках безошибочное документальное доказательство подмены исторического факта. И тогда: