Айн Рэнд - Атлант расправил плечи

– Нет! – выкрикнул Таггерт.

– Джим, разве с него недостаточно? Имей в виду, нам нужно быть осторожными.

– Нет! Недостаточно! Он даже ни разу не завопил!

– Джим! – выкрикнул Моуч, испуганный выражением лица Таггерта. – Мы не можем себе позволить убить его! Ты это знаешь!

– Наплевать! Я хочу сломить его! Хочу, чтобы он завопил! Хочу…

И тут завопил сам Таггерт. Это был внезапный, долгий, пронзительный вопль, словно при каком-то неожиданном зрелище, хотя глаза его были устремлены в пространство и казались невидящими. Зрелище это возникло в его сознании. Защитная стена эмоций, уклончивости, притворства, полумышления и псевдослов, которую он возводил всю жизнь, рухнула в один миг, в тот миг, когда понял, что хочет смерти Голта, полностью сознавая, что за нею последует его смерть.

Таггерт внезапно понял, что направляло все его действия. Не его замкнутая душа, не любовь к другим, не общественный долг или какие-то лживые звуки, с помощью которых он поддерживал самоуважение, то была страсть уничтожать все живое ради неживого. Это было стремление бросать вызов реальности, уничтожая всякую жизненную ценность, с целью доказать себе, что может существовать, не считаясь с реальностью, что никогда не будет связан какими-то вескими, непреложными фактами. Минуту назад он был способен сознавать, что ненавидит Голта больше всех на свете, что эта ненависть доказывает порочность Голта, которая не нуждалась в определении, что он хочет смерти Голта ради того, чтобы уцелеть самому. Теперь он знал, что хочет его смерти ценой собственной гибели вслед за ним, знал, что никогда не хотел жить, знал, что хотел мучительно уничтожить величие Голта. Он признавал, что это величие, величие по единственной существующей мере, независимо от того, признают его или нет: величие человека, владеющего реальностью, как никто другой. В тот миг, когда он, Джеймс Таггерт, понял, что стоит перед выбором: принять реальность или умереть, его эмоции выбрали смерть, лишь бы не капитулировать перед тем царством, выдающимся сыном которого был Джон Голт. Уничтожая Голта, Таггерт это понимал, он искал уничтожения всего существования.

Это вошло в его сознание не посредством слов: поскольку все его знание состояло из эмоций, теперь он был захвачен эмоцией и видением, которого не мог рассеять. Он больше не мог напустить тумана, чтобы скрыть видение всех тех тупиков, какие всегда старался не видеть. Теперь в конце каждого тупика он видел свою ненависть к существованию, видел лицо Черрил Таггерт с ее радостным стремлением жить, и это стремление он всегда старался уничтожить, видел свое лицо как лицо убийцы, которого все заслуженно ненавидели, уничтожавшего ценности потому, что они ценности, убивавшего, чтобы не обнаружить своего неисправимого зла.

– Нет… – простонал он, неотрывно глядя на это видение и тряся головой, чтобы избежать его. – Нет… нет…

– Да, – произнес Голт.

Таггерт увидел устремленный прямо на него взгляд Голта, словно Голт видел то же, что он.

– Я сказал тебе это по радио, так ведь? – спросил Голт.

Это было клеймо, которого Джеймс Таггерт страшился: клеймо и доказательство объективности.

– Нет… – произнес он еще раз слабым голосом, но это был уже не голос живого сознания. Он чуть постоял, слепо глядя в пространство, потом ноги его бессильно подогнулись, и он сел на пол, все еще глядя в пространство, не замечая ни своих действий, ни окружения.

– Джим!.. – окликнул его Моуч. Ответа не последовало.

Моуч и Феррис не задавались вопросом, что случилось с Таггертом: они знали, что не должны пытаться понять это, дабы не разделить его участь. Они знали, кто сломился в этом подвале. Знали, что это конец Джеймса Таггерта, независимо оттого, выживет его тело или нет.

– Давай… давай уведем Джима отсюда, – дрожащим голосом сказал Феррис. – Отвезем его к врачу… или куда-нибудь…

Они подняли Таггерта на ноги; он не сопротивлялся, покорялся безвольно, переставлял ноги, когда его подталкивали. Это он достиг того состояния, до которого хотел довести Голта. Друзья вывели его из комнаты, держа за руки с обеих сторон. Он избавил их от необходимости признаться себе, что они хотят скрыться от глаз Голта. Голт наблюдал за ними; взгляд его был слишком уж строго проницательным.

– Мы вернемся! – рявкнул Феррис начальнику охраны. – Оставайтесь здесь и не впускайте никого. Ясно? Никого.

Они затолкали Таггерта в свою машину, стоявшую под деревьями у входа.