Айн Рэнд - Атлант расправил плечи

«Господи! – подумала Дагни. – Что они делают?» с экрана на страну смотрело лицо Джона Голта, лицо без следов страдания, страха или вины, неумолимое благодаря добродетели спокойствия, неуязвимое благодаря добродетели самоуважения. «Это лицо, – подумала она, – среди других?»

«Что бы они ни планировали, – подумала Дагни, – это обречено на неудачу, ничего больше сказать нельзя и не нужно, есть результаты двух моральных кодексов, есть выбор, и каждый человек это поймет».

– Личный секретарь мистера Голта, – сказал диктор, тем временем камера, быстро показав лицо здоровяка, двинулась дальше. – Мистер Кларенс «Чик» Моррисон… Адмирал Гомер Доули… мистер…

Дагни поглядела на лица окружающих и задалась вопросом: «Неужели они не увидели контраста, не поняли? Неужели не видели его? Не захотели увидеть в истинном свете?»

– Этот банкет, – начал свою речь Чик Моррисон, взявший слово как распорядитель, – устроен в честь величайшего человека нашего времени, способнейшего организатора, эрудита, нового руководителя нашей экономики – Джона Голта! Если вы слышали его необычайную речь по радио, у вас не может быть сомнений, что он может заставить систему работать. Сейчас он здесь, дабы сказать вам, что заставит ее работать ради вас. Если вас ввели в заблуждение те отсталые экстремисты, которые утверждали, что он ни за что не присоединится к нам, что не может быть сближения между его образом жизни и нашим, либо одно, либо другое, сегодняшнее мероприятие покажет вам, как все можно примирить и объединить!

«Раз они видели его, – думала Дагни, – как могут они хотеть смотреть на кого-то другого? Раз поняли, что он возможен, что человек может быть таким, как могут они хотеть искать чего-то еще? Как могут испытывать какое-то желание, кроме желания достичь в своих душах того, что он достиг в своей душе? Или их остановит тот факт, что моучи, томпсоны, моррисоны всего мира не хотят достигать этого? Неужели они хотят видеть в моучах людей, а в нем – нечто невозможное?»

Камера блуждала по залу, посылая на экран и на всю страну изображения лиц выдающихся гостей, лица напряженно-настороженных лидеров и – время от времени – лицо Джона Голта. Выглядел он так, словно его проницательные глаза изучали людей за пределами этой комнаты, всех тех по всей стране, кто наблюдал за ним. Нельзя было понять, слушает ли он: на его сдержанном лице не отражалось ничего, ни единой эмоции.

– Я горжусь тем, что отдаю должное, – сказал лидер Законодательного Собрания, – величайшему экономисту-организатору, какой только появлялся на свете, в высшей степени одаренному администратору – Джону Голту, человеку, который спасет нас! Благодарю его от имени народа!

«Это, – подумала Дагни с отвращением и насмешливостью, – спектакль искренности бесчестных людей. Самым отвратительным в этом мошенничестве является то, что они искренни. Они предлагали Голту самое лучшее, что можно предложить при их взглядах на существование, пытались искушать его тем, что им представляется высшим достижением в жизни: бездумным низкопоклонством, нереальностью этого чудовищного притворства, одобрением без существующих мер, похвалами без смысла, почестями без оснований, восхищением без причин, любовью без кодекса ценностей».

– Мы отбросили все мелкие разногласия, – говорил теперь в микрофон Уэсли Моуч, – все пристрастные мнения, все личные интересы и эгоистичные взгляды, чтобы подчиняться бескорыстному руководству Джона Голта!

«Почему они слушают? – подумала Дагни. – Неужели не видят признака смерти в их лицах и признака жизни в лице Голта? Какое состояние они хотят избрать? Какого состояния ищут для человечества?..» Она посмотрела на лица в бальном зале – они были нервозно-пустыми; на них лежала печать только тяжкого груза апатичности и застарелости постоянного страха. Эти люди смотрели на Голта и Моуча так, словно не могли постичь никакой разницы между ними или подумать, существует ли какая-то разница, их пустые, некритичные, неоценивающие взгляды говорили: «Кто я такой, чтобы знать?» Дагни содрогнулась, вспомнив его фразу: «Когда человек заявляет: «Кто я такой, чтобы знать?», он заявляет: «Кто я такой, чтобы жить?»» «Хотят ли они жить? – подумала она. – Кажется, они даже не хотят задаться этим вопросом…» Она увидела нескольких людей, которые, казалось, хотели этого. Они смотрели на Голта с отчаянной мольбой, с тоскующе-трагичным восхищением, но их руки вяло лежали на столиках. Это были люди, понимавшие, кто он, жившие в тщетном желании его мира, но завтра, если его будут убивать при них, их руки будут так же вяло свисать, их глаза будут смотреть в сторону, как бы говоря: «Кто я такой, чтобы действовать?»