Айн Рэнд - Атлант расправил плечи

– Не можете ли вы рассказать мне о работе своего исследовательского персонала?

– O, у меня было несколько весьма многообещающих молодых людей, надежных, имеющих дипломы самых лучших университетов. Но ничего хорошего из этого не вышло. Не знаю, чем они там занимались. Наверно, просто сидели, проедая свое жалованье.

– А кто руководил лабораторией?

– Черт, разве я могу теперь это вспомнить?

– А вы не помните имен ваших инженеров-исследователей?

– Неужели, по-вашему, у меня было время общаться с каждым наемным работником?

– А не упоминал ли кто-нибудь из них при вас об экспериментах с… совершенно новым типом двигателя?

– Какого двигателя? Позвольте напомнить вам, что руководитель моего масштаба не может позволить себе постоянно крутиться в лаборатории. Большую часть своего времени я проводил в Нью-Йорке и Чикаго, пытаясь добыть для нас деньги, чтобы удержать завод на плаву.

– А кто был генеральным управляющим завода?

– Очень способный человек по имени Рой Каннигэм. Он погиб в прошлом году в автокатастрофе. Как мне сказали, сел за руль пьяным.

– Можете ли вы назвать мне имена и адреса кого-нибудь из своих сотрудников? Всех, кого вспомните?

– Не знаю, что с ними стало. У меня не было желания следить за их дальнейшей судьбой.

– А не сохранились ли у вас какие-нибудь заводские отчеты?

– Безусловно.

Дагни впилась пальцами в стол.

– А не позволите ли мне ознакомиться с ними?

– Пожалуйста!

Гансекер с готовностью повиновался – тут же вскочил и поспешил вон из комнаты. И, вернувшись, положил перед ней пухлый альбом с газетными вырезками: там были данные им интервью и пресс-релизы его агента.

– Я тоже был крупным предпринимателем, – с гордостью заявил он. – Фигурой национального масштаба, как вы можете видеть. Моя жизнь способна послужить основой для книги, имеющей глубокое общечеловеческое значение. Я давно написал бы такую книгу, если бы у меня были соответствующие условия… и средства производства, – Гансекер кивнул в сторону своей пишущей машинки. – Не могу работать на этой проклятой штуковине. У нее то и дело западают клавиши. А как можно вдохновиться настолько, чтобы написать бестселлер, если твоя пишущая машинка не может нормально печатать?

– Благодарю вас, мистер Гансекер, – проговорила Дагни, вставая. – Полагаю, что ничего больше вы мне сказать не можете. А вам не известно, что стало с наследниками Старнса?

– O, погубив завод, они попрятались по щелям. Их было трое – два сына и дочь. Когда я в последний раз слышал о них, они прятались от позора в Дюрансе, штат Луизиана.

Последнее впечатление от Ли Гансекера она получила, обернувшись в последний момент: он внезапным прыжком метнулся к плите, схватился за крышку кастрюли и тут же уронил ее на пол, кляня обожженные пальцы, – бульон все-таки выкипел.

Мало что осталось от состояния Старнса, еще меньше – от его наследников.

– Они вам не понравятся, мисс Таггерт, – сказал шеф полиции Дюранса, штат Луизиана, человек пожилой, неторопливый и жесткий, с глазами, полными горечи, рожденной не слепым сожалением о вынужденных поступках, а верностью слову и букве закона. – На свете есть всякий народ, убийцы и маньяки, но мне почему-то кажется, что эти Старнсы – люди такие, с которыми приличному человеку общаться совершенно незачем. Скверная это публика, мисс Таггерт. Липкая и дурная… Да, они сейчас живут в городе, то есть двое из них. Третий умер. Наложил на себя руки. Это случилось четыре года назад. Некрасивая была история. Он был самым младшим, Эрик Старнс. Из тех, кто, разменяв пятый десяток, считают себя молодыми и ноют о своей тонкой чувствительности. Он твердил, что ему нужна любовь. Жил, поочередно, на содержании у женщин старше его, пока ему не удавалось найти очередную жертву. А потом увлекся шестнадцатилетней девушкой, хорошей девушкой, не желавшей иметь с ним ничего общего. Она вышла за парня, с которым была обручена. В день свадьбы Эрик Старнс проник в их дом, и, вернувшись из церкви, они обнаружили его в своей спальне, мертвого, грязного, с разрезанными запястьями… Я так вам скажу, еще может быть прощение для человека, ушедшего из жизни без шума. Кто станет судить ближнего своего за его страдания, кто знает предел чужим силам? Но человек, убивающий себя, чтобы сделать из своей смерти спектакль, чтобы причинить боль другим людям, человек, расстающийся со своей жизнью из злобы… такому нет ни прощения, ни оправдания, он прогнил насквозь и заслуживает исключительно забвения – люди без всякого сострадания плюют на его память… Вот таким был Эрик Старнс. Если хотите, могу рассказать вам, где можно отыскать остальных двоих.