Симона де Бовуар - Гостья

– С Клодом у тебя сейчас не так все хорошо? – спросила Франсуаза.

Элизабет покачала головой; лицо ее скривилось, и Франсуаза подумала, что она вот-вот расплачется; однако она сдержалась.

– У Клода полный упадок. Он говорит, что не может работать, пока не примут его пьесу, что он не чувствует себя по-настоящему освободившимся. Когда он в таком состоянии, он ужасен.

– Ты же все-таки не в ответе за это, – заметила Франсуаза.

– Но все всегда падает на меня, – сказала Элизабет. Ее губы снова дрогнули. – Потому что я сильная женщина. Он не представляет себе, что сильная женщина может страдать так же, как любая другая, – произнесла она с выражением страстной скорби.

Она разразилась рыданиями.

– Бедная Элизабет! – вымолвила Франсуаза, схватив ее за руку.

В слезах лицо Элизабет обретало что-то детское.

– Это глупо, – сказала она, промокая глаза. – Так не может продолжаться, между нами всегда Сюзанна.

– Чего же ты хочешь, – спросила Франсуаза, – чтобы он развелся?

– Он никогда не разведется. – Элизабет снова заплакала с какой-то яростью. – Да любит ли он меня? А я, я даже не знаю, люблю ли я его. – Она растерянно взглянула на Франсуазу. – Вот уже два года я борюсь за эту любовь, я из сил выбиваюсь в этой борьбе, я пожертвовала всем и даже не знаю, любим ли мы друг друга.

– Конечно, ты его любишь, – трусливо сказала Франсуаза. – Сейчас ты на него сердишься, поэтому ничего не чувствуешь, но это ничего не значит. – Любой ценой надо было разубедить Элизабет; это будет ужасно, то, что она обнаружит, если однажды постарается до конца быть искренней; она и сама должна была этого бояться, ее порывы подозрения всегда вовремя останавливались.

– Я уже не знаю, – молвила Элизабет.

Франсуаза крепче сжала ее руку, она действительно была взволнована.

– Клод слабый, вот и все, но он тысячу раз доказывал, что дорожит тобой. – Она подняла голову; Ксавьер стояла у стола, наблюдая сцену со странной улыбкой.

– Присаживайтесь, – смущенно сказала Франсуаза.

– Нет, я снова пойду танцевать, – отвечала Ксавьер; лицо ее отражало презрение и чуть ли не злобу. Такое недоброжелательное суждение неприятно поразило Франсуазу.

Элизабет выпрямилась, напудрила лицо.

– Нужно терпение, – сказала она. Голос ее окреп. – Это вопрос влияния. Я всегда вела слишком откровенную игру с Клодом и не оказываю на него давление.

– Ты когда-нибудь говорила ему ясно, что не можешь выносить такую ситуацию?

– Нет, – отвечала Элизабет. – Надо подождать. – Она снова приняла свой привычный суровый, искушенный вид.

Любила ли она Клода? Она бросилась ему на шею лишь для того, чтобы тоже приобщиться к великой любви; поклонение, с которым она к нему относилась, – тоже была манера защищаться от Пьера. Однако из-за него она испытывала такие страдания, с которыми ни Франсуаза, ни Пьер ничего не могли поделать.

«Какая неразбериха», – со сжавшимся сердцем подумала Франсуаза.

Элизабет покинула столик. С опухшими глазами и судорожно сжатым ртом она танцевала. Франсуазу кольнуло что-то похожее на зависть. Чувства Элизабет могли быть ложными, и призвание ложным, и вся ее жизнь ложной, однако ее страдание в данный момент было истинным и жестоким. Франсуаза посмотрела на Ксавьер. С восторженным лицом, слегка откинув голову назад, Ксавьер танцевала: у нее еще не было жизни, для нее все было возможно, и в этом волшебном вечере таилось обещание множества неведомых восторгов. Для этой девушки и для этой женщины с тяжестью на сердце данная минута имела незабываемый, терпкий привкус. «А я, – подумала Франсуаза, – зрительница». Однако и этот джаз, и вкус виски, и оранжевое освещение – все это было не только спектаклем, со всем этим надо было что-то делать. Но что? В ожесточенной и напряженной душе Элизабет музыка потихоньку преображалась в надежду; Ксавьер наделяла ее страстным ожиданием. И лишь Франсуаза не находила в себе ничего, что соответствовало бы волнующему голосу саксофона. Она поискала какого-нибудь желания, сожаления, но позади нее и перед ней простиралось ясное, незамутненное счастье. «Пьер». Это имя никогда не сможет вызвать у нее страдание. Жербер… Ее больше не заботил Жербер. Она больше не ведала ни риска, ни надежды, ни страха; одно лишь счастье, над которым она даже была не властна. С Пьером не могло быть никакого недоразумения, никакой поступок никогда не станет непоправимым. Если однажды она попытается заставить себя страдать, он сумеет настолько хорошо ее понять, что счастье снова сомкнется над ней. Она закурила сигарету. Нет, она не находила ничего другого, кроме этого абстрактного сожаления о том, что не о чем сожалеть. У нее перехватило горло, сердце билось немного чаще обычного, но она не могла даже подумать, что искренне устала от счастья; это чувство беспокойства не приносило ей никакого волнующего откровения; просто случай среди прочих, краткое отклонение, почти предсказуемое, которое разрешится с миром. Она никогда больше не поддавалась воздействию мгновений, она прекрасно знала, что ни одно из них не имеет решающего значения. «Запертая в счастье», – прошептала она; однако внутри она чувствовала некую усмешку.