Сомерсет Моэм - Сотворение Святого. Тогда и теперь

– Что, свобода?

– Нет, душа придворного.

Лоренцо пристально глянул на меня, потом на Пико, который с трудом подавил улыбку, вызванную моим язвительным замечанием.

– Ладно, с каким делом вы приехали из Форли? – спросил он, но, едва я начал объяснять подробности, прервал меня. – Все это вы уладите с моими секретарями. Расскажите мне, какова обстановка в городе. Ходили слухи о волнениях.

Я взглянул на Пико, который при этих словах поднялся.

– Я вас оставлю. Политика не для меня.

Я рассказал Лоренцо обо всем, что произошло. Слушал он внимательно, изредка прерывая мой рассказ вопросом. Когда я закончил, спросил:

– И что будет теперь?

Я пожал плечами:

– Кто знает?

– Мудрый человек знает, – воскликнул Лоренцо, – ибо он принял решение и сделает все, чтобы оно реализовалось. Только глупец доверяется случаю и ждет, куда кривая вывезет… скажите своему господину…

– Простите? – прервал я его.

Он сердито глянул на меня.

– Я просто хотел узнать, о ком вы говорите? – пробормотал я.

Он понял и улыбнулся:

– Извините. Я думал, вы из Форли. Разумеется, теперь вспомнил, что вы гражданин Кастелло, и всем известно, как трепетно ваши сограждане относятся к свободе и как дорожат ею.

Тут он меня, конечно, задел за живое, потому что Читта-ди-Кастелло стал одним из первых городов, потерявших свободу и в отличие от других совершенно не стремился ее вернуть.

– Тем не менее, – продолжил Лоренцо, – передайте Кеччо д’Орси, что я знаю Джироламо Риарио. Именно он и его отец руководили заговором, в результате которого погиб мой брат, а я едва избежал той же участи. Напомните ему, что граф не привык прощать или забывать нанесенные ему оскорбления. Вы говорите, Джироламо неоднократно угрожал Кеччо? Тот как-то отреагировал?

– Встревожился.

– А помимо этого?

Я смотрел на Лоренцо, пытаясь понять, что он хотел этим сказать.

– Он решил сидеть тихо и ждать, пока Джироламо найдет способ реализовать свои угрозы?

– Ему говорили, что это решение не из лучших, – осторожно ответил я.

– И что он на это сказал?

– Он напомнил об исходе неких недавних… событий.

Лоренцо отвел от меня взгляд, словно понял тайный смысл моих слов, и теперь ему известно все, что он хотел знать. Старик поднялся и прошелся по комнате, потом повернулся ко мне.

– Скажите Кеччо, что положение Джироламо крайне неустойчивое. Папа настроен против него, хотя и делает вид, что поддерживает. Вы помните, как Дзампеши захватил его замок Сан-Марко? Джироламо понял, что сделано это с молчаливого согласия папы, и не решился его отбить. Лодовико Сфорца, без сомнения, пришел бы на помощь своей сводной сестре, но он воюет с Венецией, и, если народ Форли ненавидит графа…

– Так вы советуете…

– Я ничего не советую. Но дайте Кеччо знать, что только дурак ставит перед собой цель, которую не может или не хочет достигнуть, а мужчина, который достоин зваться мужчиной, уверенно и с ясным умом идет к цели. Он видит суть и отметает все ложное. И когда разум подсказывает ему средства для достижения этой цели, он глупец, если отказывается воспользоваться ими. Если же он мудр, то действует быстро и без колебаний. Передайте это Кеччо!

Он плюхнулся в кресло, облегченно выдохнув.

– Теперь мы можем поговорить о другом. Пико!

Появился слуга, чтобы сказать, что Пико ушел.

– Варвар! – воскликнул Лоренцо. – И я вижу, вы тоже хотите уйти, мессир Брандолини. Но вы должны вернуться завтра. Мы собираемся разыграть диалоги Платона, и кроме остроумия латыни вы увидите юность и красоту Флоренции.

Когда я уходил, он добавил:

– Мне нет нужды предупреждать вас, что разговор наш не предназначался для посторонних ушей.

Спустя несколько дней я возвратился в Форли. По пути я много размышлял, и теперь мне в голову пришла любопытная мысль о том, что в мире, возможно, существует некий баланс добра и зла. Когда судьба дарит человеку счастье, она следит и за тем, чтобы потом он испытал несчастье, причем отводит и на первое, и на второе одинаковые промежутки времени, не нарушая равновесия… В моей любви к Джулии я несколько дней прожил абсолютно счастливым, экстаз от первого поцелуя мог сравниться разве что с вознесением на небеса: я почувствовал себя Богом. Потом последовал период притупленного счастья, когда я жил лишь для того, чтобы наслаждаться своей любовью, не обращая внимания на окружающий меня мир. За этим произошла катастрофа, и я пережил самые ужасные страдания, которые могли только выпасть на долю человека. Даже теперь, когда я об этом думал, на лбу выступал холодный пот. Но я заметил, что странным образом остротой несчастье равнялось счастью и длилось ровно столько же. После чего наступил период притупленного несчастья, когда боль утраты уже не рвала сердце, а заставляла его лишь ныть, давая возможность сжиться со случившимся. С улыбкой и со вздохом я подумал, что период притупленного несчастья равен периоду притупленного счастья. И наконец, пришло блаженное состояние безразличия. Получалось, что жаловаться и не на что: сочетание счастья и несчастья, причем в равных долях, естественно и логично. За размышлениями я не заметил, как добрался до Форли.