Сомерсет Моэм - Сотворение Святого. Тогда и теперь

– Очевидно, сантименты – это все-таки не твое, – указал Кеччо.

– Боюсь, ты прав. А вот Филиппо может часами предаваться романтическим грезам, хуже того – предается, но в жизни ничего романтического у него не происходит. А меня можно извинить – все-таки я прибыл в родной город после четырех лет разлуки.

– Мы принимаем твои извинения, Маттео, – кивнул я.

– Но это правда, Кеччо, я рад возвращению. Сам вид этих древних улиц, дворца наполняет мое сердце счастьем, и я чувствую… не могу выразить словами, что я чувствую.

– Что ж, наслаждайся, пока можешь, потому что, возможно, ты не всегда найдешь здесь радушный прием. – Голос Кеччо звучал серьезно.

– Это еще почему? – спросил Маттео.

– Об этом поговорим позже. А пока лучше повидайтесь с моим отцом и отдыхайте. После такой поездки вы наверняка устали. Вечером мы устраиваем большой прием, на котором ты встретишь давних друзей. Граф соблаговолил принять мое приглашение.

– Соблаговолил? – Маттео вскинул брови и по смотрел на кузена.

Кеччо горько улыбнулся:

– Времена после твоего отъезда изменились, Маттео. Форлийцы теперь подданные и придворные.

Пресекая дальнейшие расспросы, он поклонился и оставил нас.

– Что же тут происходит? – покачал головой Маттео. – Как тебе он?

Во время разговора я с интересом присматривался к Кеччо д’Орси, высокому, темноволосому, с окладистой бородой и усами, лет сорока от роду. Сходство между ним и Маттео определенно просматривалось: темные волосы и глаза, но у Маттео лицо было шире, скулы выступали сильнее, а кожа заметно погрубела от солдатской жизни. Более худощавый и серьезный Кеччо выглядел гораздо более одаренным; Маттео, увы, умом похвалиться не мог.

– Он очень благожелательный, – ответил я.

– Немного заносчивый, но он хотел выказать радушие. Над ним довлеет положение главы нашего рода.

– Но его отец жив.

– Да, но ему восемьдесят пять, он глух как пень и слеп, как летучая мышь. Старик сидит в своей комнате, тогда как Кеччо дергает за ниточки, а нам, беднягам, приходится только кланяться и делать все, что он нам говорит.

– Я уверен, тебе это только идет на пользу, – хмыкнул я. – Мне любопытно узнать, почему Кеччо так говорит о графе. Когда я приезжал сюда в прошлый раз, они были закадычными друзьями. Знаешь, пойдем выпьем, раз уж мы выполнили свой долг.

Мы пошли в гостиницу, где оставили лошадей, и заказали вина.

– Принеси самого лучшего, мой толстый друг, – крикнул Маттео хозяину. – Этот господин нездешний и не знает, что такое вино. Он вырос на кислом соке Читта-ди-Кастелло.

– Вы живете в Читта-ди-Кастелло? – спросил хозяин гостиницы.

– Мне бы хотелось там жить, – ответил я.

– Его изгнали из родной страны для ее же блага, – прокомментировал Маттео.

– Это неправда. Я уехал по собственной воле.

– И скакал так быстро, насколько мог, потому что его преследовали двадцать четыре всадника.

– Именно! Они не хотели, чтобы я уезжал, и когда я решил, что смена обстановки пойдет мне на пользу, послали целый конный отряд, чтобы убедить меня вернуться.

– Твоя голова, поднятая на пике, украсила бы главную площадь.

– Тебя эта мысль забавляет, – ответил я Маттео, – но тогда мне было совсем не до смеха.

Я вспомнил тот день, когда мне сообщили, что Вителли, тиран Кастелло, подписал указ о моем аресте. Зная, как молниеносно он расправляется со своими врагами, я попрощался с отчим домом, возможно, с неприличной поспешностью… Но старик умер, а его сын, призвав флорентийцев, повесил на окнах дворца тех отцовых друзей, которые не успели сбежать. В Форли я проездом по пути домой, чтобы вернуть конфискованную собственность, в надежде, что ее временный владелец, окончивший свой жизненный путь, болтаясь на веревке в сотне футов над землей, не оставил ее в запустении.

– Так что ты думаешь о нашем вине? – спросил Маттео. – Сравни его с тем, что пьют в Читта-ди-Кастелло.

– Я его еще не распробовал, – добродушно улыбнулся я. – Незнакомые вина я всегда выпиваю зал пом – как лекарство.

– Brutta bestia! [8] Грубое животное! (ит.) – воскликнул Маттео. – Ты не судья.

– Пить можно. – Я рассмеялся и отпил маленький глоток. Маттео пожал плечами.

– Эти иностранцы! – презрительно бросил он. – Иди сюда, толстяк, – позвал он хозяина гостиницы. – Скажи мне, как дела у графа Джироламо и несравненной Катерины? Когда я уезжал из Форли, горожане дрались за право целовать землю, по которой они проходили.