Сомерсет Моэм - Сотворение Святого. Тогда и теперь

Придя домой, я упал в кровать и сразу провалился в крепкий сон. Пробудился хорошо отдохнувшим и очень счастливым.

– Что с тобой? – спросил Маттео.

– Я очень доволен собой.

– Тогда, если ты хочешь, чтобы и другие люди остались довольными, тебе лучше пойти со мной к донне Клодии.

– К прекрасной Клодии?

– К ней самой.

– Разведка в стане врага?

– Именно поэтому я и хочу, чтобы ты нанес визит даме. Сделаем вид, будто ничего не произошло.

– Но едва ли мессир Пьячентини обрадуется, увидев меня.

– Он будет скрипеть зубами и внутренне изрыгать огонь, но при этом раскроет объятия и крепко обнимет нас, пытаясь убедить, что любит ближнего своего, как и положено христианину.

– Очень хорошо, пошли!

Донна Клодия искренне обрадовалась нашему приходу и тут же принялась строить глазки, вздыхать и прикладывать руку к груди, демонстрируя самые теплые чувства.

– Почему вы не приходили ко мне, мессир Филиппо? – спросила она.

– Исключительно из опасения показаться назойливым, – ответил я.

– Ах, – она томно на меня посмотрела, – да как такое могло быть? Нет, причина вашего отсутствия в другом. Увы!

– Я не решался взглянуть в эти завораживающие глаза. Она повернулась ко мне, встретилась со мной взглядом и потом закатила глаза.

– Вы находите их такими жестокими?

– Они слишком сверкают. Вы знаете, как опасна свеча для мотылька, только в нашем случае свечей две.

– Но говорят, что мотылек, сгорающий в пламени, ощущает небесное блаженство.

– Я очень приземленный мотылек, – будничным тоном ответил я, – и боюсь обжечь крылышки.

– Как прозаично! – пробормотала она.

– Муза теряет свое могущество в вашем присутствии, – галантно заметил я.

Она, вероятно, не совсем поняла, что я хотел этим сказать, потому что в глазах мелькнуло недоумение. Меня это не удивило, я и сам представления не имел, какой смысл вкладывал в эту фразу. Но она восприняла ее как комплимент.

– Ах, вы такой галантный!

Какое-то время мы молчали, не сводя друг с друга глаз. И вновь она глубоко вздохнула.

– С чего такая грусть? – спросил я.

– Мессир Филиппо, – ответила она, – я несчастная женщина. – И она ударила себя в грудь.

– Вы же такая красивая, – попытался подбодрить ее я.

– Ах нет, нет! Я несчастна.

Я посмотрел на мужа, который мрачно слонялся по комнате, напоминая отставного солдата, мучающегося подагрой, и подумал, что одного общества такого человека достаточно, чтобы почувствовать себя несчастной.

– Вы правы. – Она проследила за моим взглядом. – Все дело в моем муже. Он напрочь лишен сочувствия.

Я тут же ей посочувствовал.

– Он так ревнует меня, хотя, как вам известно, в Форли я идеал добродетели.

Никогда не слышал, чтобы так характеризовали таких, как она, но, разумеется, подыграл ей:

– Одного взгляда на вас достаточно, чтобы успокоить самого буйного из мужей.

– Ох, уверяю вас, у меня так часто возникает искушение, – быстро ответила она.

– Могу в это поверить.

– Но я абсолютно ему верна, будто я старая и уродливая. Тем не менее он все равно ревнует.

– В этой жизни каждому из нас приходится нести свой крест, – вздохнул я.

– Бог свидетель, я несу свой. Но у меня есть отдушина. Я, собственно, в этом не сомневался и ответил:

– Правда?

– Я изливаю душу в сонеты.

– Второй Петрарка!

– Мои друзья считают, что некоторые из них достойны этого великого имени.

– Я без труда могу в это поверить.

Затем, как усталый часовой, я сдал пост. Думал о своей сладкой Джулии, о ее красоте и обаянии, перед которыми окружавшая меня бренность бытия отступала на второй план. Я ушел, потому что жаждал уединения, чтобы предаться грезам о моей любимой.

Наконец время пришло, долгий день покинул Форли, и ночь, подруга влюбленных, открыла для меня дорогу к Джулии.

Я купался в счастье. Жизнь продолжалась. В Форли постоянно что-то происходило. Враждующие стороны проводили встречи и обсуждали ситуацию, по-прежнему взрывоопасную, но я воспринимал все это с полнейшим безразличием. «Какое значение имеют все эти мелочи жизни? – говорил я себе. – Во все века люди работали, боролись, строили планы, плели сети заговоров, зарабатывали деньги, теряли их, стремились занять место под солнцем. У них возникали честолюбивые замыслы, их не оставляла надежда, но все это не шло ни в какое сравнение с любовью». Я попал в бурлящий политический котел Форли. Оказался за занавесом и видел все хитросплетения отношений, намерения и мотивы ведущих актеров, но сам активного участия в действе не принимал. Будущее Форли, введение налогов или их отмена, смерть А по приказу Б или смерть Б по приказу А превратились для меня в нечто несущественное. Я воспринимал всех этих людей как выступающих на сцене марионеток, а потому не мог относиться к ним серьезно. Джулия! Теперь вся моя жизнь вращалась вокруг нее. Все остальное не имело для меня ровно никакого значения. Когда я думал о Джулии, мое сердце наполнялось исступленным восторгом и мне были безразличны глупые подробности происходящих событий.