Генри Миллер - Плексус

Может быть, следует провести небольшое предварительное исследование. Что я, в сущности, знаю об английском? Почти ничего. Одно дело – пользоваться им, и совсем другое – умно написать о нем.

Нашел! Почему не обратиться прямо к источнику? К главному редактору знаменитого полного словаря? Какого? «Фанк и Уогнолл». (Единственного, какой у меня имелся.)

На другой день рано утром сижу в приемной, ожидая появления самого доктора Визителли. (Это все равно что просить помощи у Иисуса Христа, думаю я про себя.) Однако назад хода нет. Я только молюсь, чтобы не сморозить какую-нибудь глупость, как уже случилось несколько лет назад, когда, придя к знаменитому писателю, спросил его в лоб: «Как начинают писать?» (Ответ: «Берут ручку и пишут». Именно так, слово в слово, он и сказал, и на том мое интервью закончилось.)

Доктор Визителли стоит передо мной. Энергичный, радушный, полный жизни и огня человек. Просит чувствовать себя непринужденно. Рассказать, что привело меня к нему. Придвигает удобное кресло, садится, внимательно выслушивает и начинает говорить…

Целый час или даже больше эта добрая, милосердная душа, перед которой я вечно буду чувствовать себя в долгу, делится со мною всем, что, как ему кажется, может быть мне полезно. Он обрушивает на меня такой поток сведений и делает это с такой скоростью, что я не успеваю ничего записать. У меня голова идет кругом. Как я запомню хоть малую часть этой увлекательной информации? Такое ощущение, будто я сунул голову в фонтан.

Видя мои затруднения, доктор Визителли приходит мне на выручку. Он велит помощнику принести мне брошюры и проспекты. Настоятельно советует просмотреть их на досуге. «Убежден, вы напишете превосходную статью», – говорит он, ласково улыбаясь, как крестный отец. Затем просит оказать любезность и продемонстрировать, прежде чем отнесу в журнал, что у меня получится.

Тут же неожиданно спрашивает: как давно я пишу? чем еще занимаюсь? какие книги читал? какими языками владею? Вопросы сыплются один за другим, как пулеметная очередь. Чувствую себя полным ничтожеством, или, как говорят ортодоксальные евреи, efesefasim . Чем я действительно занимаюсь? Что действительно знаю? Я был разоблачен, и что мне оставалось делать, как не исповедаться смиренно в своих грехах и недостатках. Так я и сделал, как исповедовался бы священнику, будь я католик, а не жалкое отродье Кальвина и Лютера.

Какая личность, сколько жизненной энергии, магнетизма! Кто бы вообразил, встретив этого человека на улице, что он редактор словаря? Первый эрудит, который вызвал во мне доверие и восхищение. Се человек, повторяю я снова и снова. Настоящий мужик, и к тому же еще и с головой на плечах. Не какой-то там источник мудрости, но неугомонный, мчащийся, ревущий поток. Каждая клеточка его существа вибрирует, словно под током. Он не только знает каждое слово английского языка (включая те, которые, по его выражению, «заморожены»), но разбирается в винах, лошадях, женщинах, еде, птицах, деревьях; он знает, как носить ту или иную вещь, знает, как нужно дышать, как расслабляться. И еще он достаточно знает, чтобы изредка напиваться. Зная все, он любит все. Теперь мы равняемся на него! Человек устремляется вперед – чуть не сказал, на карачках – навстречу жизни. С песней на устах. Спасибо, доктор Визителли! Спасибо за то, что вы есть!

Расставаясь, он сказал – разве могу я когда-нибудь забыть его слова? – «Сынок, у тебя есть все задатки писателя, я в этом уверен. Теперь действуй, покажи, на что ты способен. Заходи, если понадобится помощь». Он ласково положил ладонь мне на плечо, а другой пожал мне руку. Это было благословение. Аминь!

Больше не идет мягкий белый снег. Дождь, дождь в глубине души моей. Слезы бегут по лицу – слезы радости и благодарности. Я узрел наконец лицо моего истинного отца. Теперь я знаю, что это значит – Параклет, Заступник. Прощай, отец Визителли, ибо никогда больше не увижу я тебя. Да святится имя твое отныне и вовеки!

Дождь иссякает. Только сеется мелкая изморось – под сердцем, – словно клоаку пропустили сквозь частый фильтр. Грудь полна мельчайших частиц субстанции, называемой H 2O, которая, попадая на язык, оказывается соленой. Микроскопические слезы, что драгоценней крупных жемчужин. Медленно сеются в огромную полость, над которою властвуют слезные протоки. Сухие глаза, сухие ладони. Лицо абсолютно спокойно, открыто, как Великие Равнины, и расцветает радостью.

(«Опять снег пошел, мистер Конрой?» [109])