Кнут Гамсун - Голод. Пан. Виктория (сборник)

– Тигры! Ой, тигры!

У самой околицы, в кустах, как идти к реке, тигр схватил ребенка.

Глану, недаром он раскис и вдобавок напился, этого было достаточно, он тотчас схватил винтовку и бросился к кустарнику, даже головы не покрыл. Интересно, однако, узнать, отчего он взял все же винтовку, а не дробовик, раз уж он такой храбрый? Ему пришлось переходить реку вброд, что небезопасно, правда, река-то, надо сказать, перед дождями почти совсем пересохла. Скоро я услыхал два выстрела и следом за ними третий. Три выстрела по одному зверю! – подумал я; двумя выстрелами можно уложить льва, а здесь ведь тигр всего-навсего! Но и три выстрела были напрасны, ребенок был разодран в клочья и почти съеден, когда подоспел Глан; не будь он так пьян, он бы и не пытался его спасать.

Всю ночь он прокутил в соседней хижине с одной вдовой и двумя ее дочками; уж не знаю, с кем именно из них.

Два дня потом Глан и часа не был трезв, и собутыльников нашлось предостаточно. Он зазывал и меня, он уже не соображал, что говорит, и заявил, будто я к нему ревную.

– Вас ослепляет ревность, – говорит.

Ревность! Это я-то ревную!

– Помилуйте, – говорю, – я ревную! Да с чего бы я стал ревновать!

– Нет, нет, конечно, вы не ревнуете, – ответил он. – Кстати, я сегодня видел Магги, она жевала, как всегда.

Я прикусил язык и отошел.

Мы снова стали ходить на охоту. Глан чувствовал, что виноват передо мной, и попросил у меня прощения.

– А вообще-то мне все надоело до смерти, – сказал он. – Хорошо бы вы как-нибудь промахнулись и всадили мне пулю в затылок.

«Небось снова письмо графини ему покоя не дает», – подумал я и ответил:

– Что посеешь, то и пожнешь.

С каждым днем он делался все мрачней и тише, пить он перестал, но и не говорил ни слова; щеки у него ввалились.

Однажды я вдруг услыхал смех и болтовню у себя под окном, выглянул, а там Глан, опять с самой беззаботной миной громко разговаривает с Магги. Все свои чары в ход пустил. Видно, она шла прямо из дому, а он ее подстерег. Стоят и любезничают под самым моим окном, и хоть бы что!

Я прямо-таки затрясся, схватил ружье, взвел курок, но тут же опустил ружье. Я вышел, взял Магги за руку, мы молча пошли по поселку; Глан тотчас скрылся в хижине.

– Опять ты с ним говорила, зачем? – спросил я у Магги.

Она не отвечала.

Мне стало тошно, сердце колотилось безумно, я едва переводил дух. Никогда еще не видал я Магги такой красивой, я и белой девушки такой красивой никогда не видал, и я совершенно забыл, что она тамилка, я вообще ни о чем, кроме нее, уже не помнил.

– Скажи, – попросил я, – почему ты с ним говорила?

– Он мне нравится, – ответила она.

– Он тебе нравится больше меня?

– Да.

Ну вот, пожалуйста, он ей нравится больше меня, а чем я хуже? Ведь как я всегда к ней был добр, вечно совал ей деньги и подарки, а он?

– Он над тобой смеется, говорит, что ты жуешь, – сказал я.

Она было не поняла, но я растолковал ей, что вот у нее привычка все совать в рот и жевать, а Глан из-за этого над ней насмехается. Наконец мне удалось произвести на нее некоторое впечатление.

– Послушай, Магги, – сказал я далее, – ты будешь моей навеки, хочешь? Я все обдумал: ты поедешь со мной, когда я буду уезжать, я возьму тебя в жены, слышишь, и мы поедем ко мне на родину и там будем жить. Ну как?

Это тоже произвело на нее впечатление. Магги развеселилась и всю прогулку болтала без умолку. Глана она упомянула только раз, она спросила:

– А Глан тоже с нами поедет?

– Нет, – ответил я, – он не поедет с нами. Ты жалеешь?

– Нет-нет, – быстро ответила она. – Я рада.

Больше она о нем не говорила, и я успокоился. И когда я ее позвал к себе, она пошла.

Часа через два, когда я остался один, я вскарабкался к Глану и постучал в тонкую тростниковую дверцу. Он был дома. Я сказал:

– Я пришел предупредить вас, что завтра нам, пожалуй, не стоит идти на охоту.

– Отчего же? – спросил Глан.

– Оттого, что я за себя не ручаюсь, я могу вдруг промахнуться и всадить вам пулю в затылок.

Глан не отвечал, и я спустился к себе. Ему бы в самый раз не идти со мной на охоту после такого предупреждения; и потом зачем он, спрашивается, торчал с Магги у меня под окном, да еще громко с ней любезничал? И вообще, почему бы ему не уехать на родину, если в письме его и правда звали? Так нет же. Он ходил как потерянный, и все сжимал зубы, и вскрикивал: «Ни за что! Ни за что! Лучше пусть меня четвертуют!»

И вот утром – это после такого-то предупреждения! – Глан стоит подле моей постели и кричит: