Уильям Уилки Коллинз - Женщина в белом

– Я скорее унижу себя, если скрою от сэра Персиваля то, что он имеет право знать, освобождая меня от обязательств.

– Но у него нет никакого права знать это!

– Ты ошибаешься, Мэриан! Я никого не должна обманывать, и тем более человека, которому отдал меня отец и с которым я помолвлена. – Она поцеловала меня. – Дорогая моя, ты слишком любишь меня и слишком гордишься мной и потому, когда речь идет обо мне, готова простить мне поступки, которые никогда не простила бы самой себе. Уж лучше пусть сэр Персиваль осуждает мое поведение, если того пожелает, нежели я сначала обману его, пусть даже только мысленно, а потом ради собственной выгоды скрою от него эту ложь – не в этом ли низость?!

Я отстранила ее от себя с удивлением. Впервые в жизни мы поменялись ролями: решимость проявляла она, а не я. Я взглянула на бледное, спокойное, безропотное личико; в устремленном на меня взгляде любящих глаз отразилась чистота и невинность ее сердца, отчего жалкие и суетные предостережения и возражения, готовые сорваться с моих губ, замерли, растаяли, утратив свою значимость. Я в молчании склонила голову. Будь я на ее месте, презренная, мелочная гордость, заставляющая стольких женщин лгать, взяла бы верх и во мне, также заставив солгать.

– Не сердись на меня, Мэриан, – произнесла Лора, ошибочно истолковывая мое молчание.

Вместо ответа я вновь притянула ее к себе. Я боялась расплакаться, заговорив. Слезы текут у меня не так легко, как у других женщин. Скорее мой плач более походит на мужской, с рыданиями, разрывающими меня на части и пугающими окружающих.

– Много дней я размышляла над этим, – продолжала Лора, заплетая и расплетая мне косы с той детской неугомонностью пальцев, от которой добрейшая миссис Вэзи все еще пыталась избавить ее, столь же терпеливо, сколь безуспешно. – Я обдумала все это очень серьезно и уверена, что мне достанет мужества, ведь совесть подсказывает, что я права. Позволь мне объясниться с ним завтра в твоем присутствии, Мэриан. Я не скажу ничего дурного, ничего такого, за что тебе или мне было бы стыдно, однако мне станет легче на сердце, когда откроется эта несчастная тайна! Я хочу знать и чувствовать, что ни в чем его не обманываю, а уж потом, когда он выслушает то, что я ему скажу, пусть поступает в отношении меня по собственному усмотрению.

Лора вздохнула и снова положила голову мне на грудь. Дурные предчувствия насчет того, чем может окончиться это объяснение, тяготили меня, и все же, по-прежнему не веря самой себе, я пообещала, что исполню ее желание. Она поблагодарила меня, и мало-помалу мы перешли к разговору о других вещах.

Во время ужина Лора присоединилась к нам и вела себя с сэром Персивалем более непринужденно, чем раньше. После ужина она подошла к фортепиано, выбрав новые ноты, с беглыми, хоть и не слишком мелодичными, и довольно напыщенными произведениями. Чудных мелодий Моцарта, которые так нравились бедному Хартрайту, она ни разу не играла с тех пор, как он покинул Лиммеридж. Этих нот нет больше на этажерке. Лора сама убрала их оттуда, чтобы никто не нашел их и не попросил сыграть.

Мне не представилось возможности оценить, не отказалась ли Лора от своего утреннего намерения, до тех пор, пока она не пожелала сэру Персивалю спокойной ночи: тогда из ее собственных слов я поняла, что она осталась верна своему решению. Очень спокойно она сказала сэру Персивалю, что хочет поговорить с ним завтра, после утреннего чая, и что он застанет ее в ее собственной гостиной, где буду и я. При этих словах сэр Персиваль изменился в лице, и я почувствовала, как дрожат его руки, когда наступила моя очередь прощаться с ним. На следующее утро должна была решиться его судьба, и он, по всей вероятности, сознавал это.

Я вошла к Лоре через дверь, объединявшую наши спальни, чтобы, по обыкновению, пожелать ей перед сном доброй ночи. Наклонившись, чтобы поцеловать ее, я заметила альбом с рисунками Уолтера Хартрайта, спрятанный у нее в изголовье, там, где, будучи еще ребенком, она прятала свои любимые игрушки. У меня недостало духа упрекнуть ее за это, я лишь указала на книгу и покачала головой. Лора притянула меня к себе и прошептала, поцеловав:

– Оставь мне этот альбом сегодня. Завтрашний день может оказаться очень жестоким ко мне, заставив навсегда проститься с ним.

9-е

Первое утреннее событие не добавило мне бодрости. Я получила письмо от бедного Уолтера Хартрайта – ответ на мое, в котором я описывала, как именно сэр Персиваль снял с себя подозрения, вызванные письмом Анны Кэтерик. Хартрайт сдержанно отзывается об объяснениях сэра Персиваля, с горечью замечая, что не имеет права высказывать своего мнения относительно поведения тех, кто стоит выше его. Это грустно, но то, что он сообщает о себе самом, огорчает меня еще больше. Он пишет, что день ото дня ему все тяжелее возвращаться к прежним привычкам и занятиям, и умоляет меня, если я хоть сколько-нибудь принимаю в нем участие, помочь ему найти работу, ради которой ему бы пришлось уехать из Англии, обосновавшись в новой обстановке, среди новых людей. Я тем охотнее постараюсь исполнить его просьбу, что последние строки его письма чрезвычайно встревожили меня.