Уильям Уилки Коллинз - Когда опускается ночь

У меня в голове осталось всего две мысли: во-первых, нельзя выпускать из рук платок, набитый деньгами, а во-вторых, нужно сейчас же где-нибудь лечь и забыться сладким сном. Поэтому я согласился на предложение переночевать и оперся на руку, которую протянул мне старый солдат, а в свободной руке нес свои деньги. Следом за крупье мы прошли через несколько коридоров и поднялись по лестнице наверх в спальню, которую мне предстояло занять. Ветеран с приязнью пожал мне руку, предложил утром вместе позавтракать, а затем оставил меня, пожелав спокойной ночи, а крупье вышел за ним.

Я ринулся к умывальнику, попил воды из кувшина, а остальное вылил в таз и окунулся туда лицом, потом сел в кресло и попытался взять себя в руки. Вскоре мне стало лучше. После спертой атмосферы игорной залы легкие наполнила прохлада моего теперешнего обиталища, а смена ослепительных газовых фонарей «салона» на тусклое мирное мерцание единственной свечки на прикроватном столике оказала почти столь же освежительное воздействие на зрение, чему чудесным образом поспособствовала целительная сила холодной воды. Головокружение покинуло меня, и я снова почувствовал себя разумным человеком. Первой моей мыслью было – как опасно оставаться ночевать в игорном доме; второй – насколько опаснее пытаться выбраться отсюда, когда двери уже заперты, и возвращаться домой одному по улицам ночного Парижа с крупной суммой денег. В путешествиях мне доводилось спать и в местах похуже, поэтому я решил запереть дверь, задвинуть засов, забаррикадироваться и попытать удачи до утра.

Соответственно я обезопасил себя от любого вторжения: заглянул под кровать и в шкаф, проверил, прочны ли щеколды на окнах, а затем, довольный, что предпринял все должные предосторожности, снял верхнюю одежду, поставил свечку – совсем тусклую – в камин, в кучку пушистой, словно перья, древесной золы, и улегся в постель, сунув набитый деньгами платок под подушку.

Вскоре я понял, что уснуть мне не удастся – и не удастся даже сомкнуть глаза. Я был совершенно бодр, кроме того, меня трясло, будто в лихорадке. Все нервы в моем теле трепетали, все чувства были сверхъестественно обострены. Я метался в постели, перепробовал все положения, упорно искал прохладные уголки постели – но напрасно. То я укладывал руки поверх одеяла, то совал под одеяло, то яростно вытягивал ноги до самой спинки кровати, то судорожно поджимал их под подбородок, будто боялся, как бы они не сбежали, то встряхивал измятую подушку, переворачивал прохладной стороной вверх, расправлял и тихо укладывался на спину, то сердито складывал ее пополам, ставил на попа, подтыкал к изголовью и пытался заснуть полусидя. Все мои усилия оказались тщетными, и я застонал от досады: меня ожидала бессонная ночь.

Что же делать? Книги у меня не было, читать было нечего. Но я понимал, что, если не сумею хоть чем-то занять голову, в нынешнем состоянии я буду воображать себе всяческие ужасы, вязнуть в собственных мыслях, выискивать там предвестья всех возможных и невозможных опасностей – короче говоря, проведу ночь, корчась от многообразных разновидностей нервической паники.

Я приподнялся на локте, оглядел комнату, которую ярко освещал прелестный лунный свет, лившийся прямо в окно, – в поисках картин или украшений, которые я мог бы подробно рассмотреть. Пока взгляд мой блуждал со стены на стену, мне вспомнилась восхитительная книжица де Местра «Voyage autour de ma Chambre» [12] «Путешествие вокруг моей комнаты» (фр.) – книга французского писателя Франсуа Ксавье де Местра. .

Я решил последовать примеру французского писателя и найти себе занятие и развлечение, способное развеять скуку бессонницы, составив мысленный перечень всех до единого предметов обстановки, какие только увижу, и проследить до конца все множество ассоциаций, которые при известной настойчивости могут вызвать даже стул, стол или умывальник.

Оказалось, в тогдашнем нервном и взбудораженном состоянии духа мне гораздо проще составлять перечень, нежели размышлять, а поэтому я вскоре оставил всякую надежду последовать в своих изысканиях примеру изобретательной книжки де Местра, как, впрочем, и вообще думать. Я просто разглядывал комнату и разные предметы обстановки – и больше ничего.

Во-первых, в комнате была кровать, где я лежал, причем кровать под балдахином – подумать только, встретить подобное в Париже! Да-да, совершенно нелепая британская кровать с самым обычным балдахином из чинца – с самой обычной оборкой по краю; самые обычные душные, пыльные шторы: я вспомнил, как, попав в комнату, машинально раздвинул их к столбам балдахина, даже не заметив, что это кровать. Затем, умывальная стойка с мраморной столешницей, откуда на кирпичный пол до сих пор капала вода, которую я расплескал, – так я спешил налить ее в таз. Далее, два маленьких стула, на которые я повесил сюртук, жилет и брюки. Далее, большое кресло с деревянными подлокотниками, обитое грязно-белым канифасом, с моим воротничком и шейным платком на спинке. Далее, комод, где не хватало двух латунных ручек, и безвкусный побитый фарфоровый письменный прибор, который поставили на него для красоты. Далее, туалетный столик, украшенный очень маленьким зеркалом и очень большой подушечкой для булавок. Далее, окно – необычайно большое окно. Далее, потемневшая старая картина, которую тускло осветил мне неверный огонек свечки. Это был портрет молодого человека в высокой испанской шляпе, увенчанной величественным плюмажем из перьев. Сущий разбойник – смуглый, недобрый, – он смотрел куда-то вверх из-под руки, напряженно смотрел все вверх и вверх – должно быть, на высокую виселицу, на которой его собирались повесить. Как бы то ни было, судя по виду, он всецело заслуживал подобной участи.