Сомерсет Моэм - Острие бритвы. Тогда и теперь

– Правильно я думаю, когда мы вчера уехали танцевать, у вас там был разговор обо мне?

– Был и о вас.

– Я так и думал, раз уж дядю Боба вытащили обедать. Он терпеть не может бывать в гостях.

– Вам, как я понимаю, предлагают хорошее место?

– Замечательное.

– И что же вы, ответите согласием?

– Едва ли.

– Почему?

– Не хочется.

Не люблю я вмешиваться не в свое дело, но тут мне подумалось, что именно потому, что я человек посторонний, да еще приехавший из другой страны, он сам не прочь поговорить со мной.

– Существует мнение, что когда человек ни на что иное не пригоден, он становится писателем, – усмехнулся я.

– Это не для меня. Таланта нет.

– Так что же вам хочется делать?

Он озарил меня своей чарующей улыбкой.

– Бездельничать.

– Едва ли Чикаго самое подходящее для этого место, – сказал я. – Ну, а пока я вас покину. Вы читайте, а я хочу заглянуть в «Йельский альманах».

Я встал. Когда я уходил из библиотеки, Ларри все еще читал Уильяма Джеймса. Я позавтракал в клубе один и решил еще часок посидеть в библиотеке – выкурить в тишине сигару, почитать, написать кое-какие письма. Ларри по-прежнему был погружен в свою книгу. Казалось, он так и не сдвинулся с места после нашей беседы. И в четыре часа, когда я уходил, он все еще был там. Меня поразила его усидчивость. Он не заметил, когда я вошел, когда вышел. У меня было несколько дел в городе, и в клуб «Блекстоун» я вернулся только к вечеру, переодеться, чтобы ехать обедать. Из чистого любопытства я по дороге опять заглянул в библиотеку. Теперь там было порядочно народу, большинство читали газеты. Ларри сидел все в том же кресле, углубившись все в ту же книгу. Чудеса!

На следующий день в ресторане отеля «Пальмер-Хаус» состоялась предложенная Эллиотом встреча с отцом и сыном Мэтюринами. Завтракали мы только вчетвером. Генри Мэтюрин был почти такого же огромного роста, как его сын, с красным мясистым лицом и таким же, как у сына, тупым, уверенным носом, но глаза у него были меньше, чем у Грэя, не такие синие и очень-очень зоркие. Было ему, очевидно, только-только за пятьдесят, но выглядел он на десять лет старше, и поредевшие волосы уже были белоснежно-седые. На первый взгляд он показался мне малопривлекательным. Впечатление было такое, что он уже много лет ни в чем себе не отказывал, что это человек грубый, смекалистый, знающий свое дело и – во всяком случае, в деловых вопросах – беспощадный. Сперва он говорил мало и словно задался целью меня раскусить. Эллиота, как я сразу заметил, он вообще не принимал всерьез. Грэй держался вежливо и любезно, но почти все время молчал, и настроение за столом было бы совсем никуда, если бы Эллиот с присущим ему тактом и ловкостью не занимал нас светскими разговорами. Я подумал, что в былые годы он приобрел немалый опыт обращения с дельцами Среднего Запада, когда уговаривал их заплатить бешеные деньги за картину старого мастера. Понемногу мистер Мэтюрин стал оттаивать и отпустил два-три замечания, показавших, что он умнее, чем кажется, и даже наделен суховатым чувством юмора. Разговор коснулся ценных бумаг, и я удивился бы тому, как Эллиот осведомлен в этом вопросе, если бы уже давно не пришел к выводу, что он, несмотря на свои чудачества, очень себе на уме. И тут мистер Мэтюрин вдруг заметил:

– Нынче утром я получил письмо от приятеля Грэя, Ларри Даррела.

– А ты мне и не сказал, папа, – удивился Грэй.

Мистер Мэтюрин обратился ко мне:

– Вы ведь знакомы с Ларри? – Я кивнул. – Грэй уломал меня взять его на работу. Они закадычные друзья. Послушать Грэя – лучше его нет человека на свете.

– И что он пишет, папа?

– Благодарит. И он, мол, понимает, какие это открывает возможности для молодого человека, и очень тщательно все обдумал и пришел к заключению, что он бы обманул мои ожидания, так что лучше ему отказаться.

– Очень глупо с его стороны, – сказал Эллиот.

– Согласен, – сказал мистер Мэтюрин.

– Мне ужасно жаль, папа, – сказал Грэй. – Так было бы здорово, если бы мы работали вместе.

– Насильно мил не будешь.

Говоря это, мистер Мэтюрин посмотрел на Грэя, и взгляд его зорких глаз смягчился. Я понял, что у этого жесткого дельца есть и вторая ипостась: он души не чаял в своем верзиле сыне. Он опять обратился ко мне:

– Вы знаете, в воскресенье этот малый обыграл меня семь к шести. Я чуть не дал ему клюшкой по голове. И что самое обидное – я же и научил его играть в гольф.

Гордость так и распирала его. Он начинал мне нравиться.