Сельма Лагерлёф: Сказания о Христе

Ужас охватил Августа и всех присутствовавших; они упали на колени и стали громко молиться, чтобы боги отвратили свой гнев, не посылали бедствий и несчастий.

Но старая сивилла не видела и этого. Она всецело была поглощена дивным пением ангелов, которое звучало все громче и торжественнее и стало таким могучим, что разбудило пастухов. Они с удивлением приподнимались, опершись на локти, прислушивались и наконец замечали светящиеся сонмы ангелов, которые летали в поднебесье длинными вереницами, как стаи перелетных птиц. У одних из ангелов были в руках лютни и гусли, у других – цитры и арфы; с чудесной музыкой сливалось ликующее пение ангелов, веселое и звонкое, как смех ребенка, беззаботное и радостное, как песня жаворонка, сладкозвучное и нежное, как трель соловья.

Пастухи встали и поспешили со своими стадами в горный городок, видневшийся невдалеке, откуда были родом, чтобы там рассказать о чудесном небесном видении.

Они поднимались по узкой горной тропинке, и старая сивилла не отставала от них.

Вдруг на вершине горы стало светло, как днем: огромная яркая звезда зажглась над горой, и город на вершине ее засверкал в серебристых лучах звезды. В тот же миг сонмы ангелов, парившие в поднебесье, устремились с ликующими кликами и пением к городу, а пастухи ускорили свои шаги и почти бежали. Еще издали они заметили, что ангелы столпились у бедного хлева, пристроенного к горной пещере так, что одну стену его составляла обнаженная скала. Как раз над этой пещерой стояла звезда, и сюда отовсюду продолжали стекаться толпы ангелов. Они сидели на жалкой соломенной крыше, у входа в пещеру, на дороге и покрывали почти всю гору. Высоко-высоко, до самых небес, светился воздух над пещерой, и в этом сиянии еще ярче сверкали ослепительно-белые одежды и крылья ангелов.

В тот самый миг, когда зажглась звезда над пещерой далекого горного городка, проснулась вся природа, и люди, все еще стоявшие на вершине Капитолия в Риме, не могли не заметить этого. Они тотчас почувствовали дыхание свежего ветерка, зашелестевшего в листве деревьев, сладкое благоухание растений, трав и цветов, услышали говорливые волны Тибра, увидели, как загорелись звезды на темном небе и месяц своим серебристым сиянием озарил землю и рассеял мрак, а оба голубя, ускользнувшие из рук императора, прилетели и сели на плечи Августа.

Когда совершилось это чудо, император с гордой радостью поднялся с колен, а все спутники бросились к его ногам с криками восторга:

– Да здравствует император! Боги ответили тебе, Август, ты тот бог, которому должно поклоняться на вершине Капитолия!

Радостные возгласы друзей императора долетели до слуха старой сивиллы. Она наконец-то обернулась, поднялась со своего места и стала приближаться к людям. Словно темное облако поднялось из недр земли и покрыло вершину холма. Сивилла была величественна и ужасна: спутанные космы седых волос обрамляли темное морщинистое лицо, но по-прежнему тверда была ее походка, глаза горели, как уголья, презрительная усмешка кривила обветренные губы.

– Смотри! – властно сказала сивилла, схватив Августа за руку и указывая на далекий восток.

Сквозь бесконечные пространства проник взор императора, и он увидел бедный хлев у подножия горы. Через раскрытые двери разглядел он коленопреклоненных пастухов. Узрел в пещере молодую Мать на коленях перед новорожденным Младенцем, положенным на сноп соломы, и колосья, как лучи сияния, окружали Его.

– Вот тот Бог, которому будут поклоняться на вершине Капитолия! – указала сивилла на Младенца.

Дух прорицания овладел ею. Глаза ее метали молнии, руки возделись к небесам, голос звучал мощно и властно; казалось, что слова ее будут слышны по всей земле:

– Нынче явился на свет великий Бог, Христос, Обновитель Мира, Спаситель людей! Ему будут поклоняться на вершине священного Капитолия, а не тленному человеку!

Медленно прошла старая сивилла мимо пораженных ее словами людей, даже не взглянув на них, спустилась с вершины холма и исчезла в ущелье.

Август на другой день отдал строгое запрещение воздвигать в честь него храм на Капитолийском холме. На месте, предназначенном для этого храма, император вскоре сам построил алтарь в честь новорожденного Божественного Младенца и назвал его Небесным жертвенником.

По Иудее бродила Засуха, с ввалившимися глазами, жестокая и беспощадная. Там, где она проходила, после нее оставался печальный след: трава желтела, источники иссякали, ручьи пересыхали до дна.