Луи Куперус - О старых людях, о том, что проходит мимо

Послышался тихий стук в дверь, и дверь открылась: на пороге стояла его дочь.

– Папуля, – сказала она ласково.

– Что такое, дочка? Ина подошла ближе.

– Папуля, я вам не мешаю? Я пришла узнать, как вы себя чувствуете… за обедом мне показалось, что вы так плохо выглядите…

Она всегда была к нему внимательна, как и подобает дочери, и он это ценил. Сердце у него было нежное и ранимое, так что он ценил своих домочадцев: Инина забота о нем, молодое веселье мальчиков наполняли его оледеневшее сердце теплом и лаской, и он протянул руку Ине навстречу. Она села рядом с его креслом, метнув взгляд на бумаги, понимая, что эти числа отражают финансовое положение и отца, и дяди Даана.

– Вы больны, папуля?

– Да, – ответил он со стоном. – У меня сильные боли.

Ее забота растрогала его, и он добавил:

– Я слишком зажился на этом свете.

– Перестаньте, папуля, как же мы без вас!

Он улыбнулся, сделал неопределенный жест рукой.

– У тебя будет меньше забот.

– Что вы, вы мне совершенно не в тягость…

Это была правда, она говорила искренне, и старик услышал эту ноту искренности в по-матерински заботливых словах дочери.

– Но вам нельзя столько работать…

– Я работаю совсем не много.

– Что это у вас тут за цифры?

Она пыталась подсмотреть. Отец знал о ее любопытстве с самого ее детства: однажды он застал ее врасплох, когда она шарила по его столу, и с тех пор стал запирать всё на ключ.

– Дела на Яве. Дядя Даан попросил меня проверить расчеты, но тут не так уж много работы.

– Дядя Даан доволен ходом ваших дел?

– Да. Дядя Даан доволен. Мы еще разбогатеем, доченька.

– Вы так думаете?

У нее в голосе звучала жадность.

– Да. Не волнуйся. Все мое наследство достанется тебе.

В голосе Ины зазвучало огорчение:

– Что вы, папуля… Честное слово, я об этом и думать не думаю. Бывает, я переживаю, что у нас маловато денег. Из-за Лили, которая вышла замуж за человека, не имеющего средств, ведь им с Фритсем не на что жить… Из-за моих мальчиков… Но меня саму вопрос денег не волнует.

Это была почти правда – с течением лет стало правдой. Чем старше она становилась, тем больше ставила на первое место благосостояние детей, в ней все более развивалась материнская душа, при всей ее ограниченности и сосредоточенности на делах материальных.

– Да, – сказал Харольд Деркс, – это я знаю.

– Вы сейчас такой подавленный, папуля.

– Не более, чем обычно.

– Да нет, намного более. Дядя Даан чем-то огорчил вас. Я заметила.

Он промолчал, насторожившись.

– Вы всегда чего-то не договариваете. Чем я могу вам помочь? Что на вас давит?

Он покачал головой.

– Вы не хотите мне рассказывать?

– Мне не о чем рассказывать.

– Неправда, что-то случилось. Наверное, что-то ужасное.

Он посмотрел ей в глаза.

– Папа… это тайна?

– Нет, деточка.

– Неправда, я вижу, что это тайна. И тайна давит, давит на вас уже много-много лет.

У него похолодели конечности, душа приготовилась к обороне, оделась в панцирь, он еще больше насторожился.

– Девочка, ты фантазируешь.

– Я не фантазирую и хочу вам кое-что сказать. Мне тяжело видеть, что вы такой грустный.

– Я больной человек.

– Но вы чем-то подавлены… чем-то ужасным… этой тайной…

– Ничего подобного.

– Неправда, что-то случилось. Это связано с деньгами?

– Нет.

– С деньгами, которые дядя Даан…

Он поднял на нее глаза.

– Ина, – сказал он, – дядя Даан действительно иногда думает несколько иначе, чем я, о необходимости быть в делах идеально честным. Но всегда меня слушается. В денежных вопросах у меня нет никаких тайн.

– А в каких вопросах есть?

– Ни в каких, дочка… у меня нет тайн. Ты фантазируешь.

– Нет, не фантазирую… Я… я…

– Ты знаешь? – спросил он резко, глядя ей прямо в глаза.

Она испугалась.

– Нет, – пробормотала она. – Я… ничего не знаю… но… чувствую…

– Что?

– Что вы подавлены из-за тайны.

– Какой тайны?

– Из-за чего-то, что случилось…

– Ты знаешь, – сказал он.

– Нет…

– Ничего, Ина, не случилось, – сказал он холодно. – Я старый больной человек. Не надо меня утомлять. Оставь меня в покое. Оставь меня в покое.

Он встал, нервный, возбужденный. Она тотчас приняла аристократически-утомленный вид, в глазах появилось такое же выражение, какое бывало у ее матери – представительницы рода Эйсселмонде, чем она так гордилась.

– Я не хочу вас утомлять, рара , – голос ее звучал чрезвычайно чинно. – Я не хочу вас утомлять и потому покидаю вас. Я пришла к вам, чтобы поговорить, потому что думала, что вам тяжело, что на вас что-то давит. И хотела разделить ваши горести. Но не буду настаивать.