Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Он шагнул к ней, но, увидев, как побелели костяшки ее пальцев, стиснувших спинку стула, замер.

— Брось, Пенни, — мягко попросил он, — не позволяй себе под влиянием мимолетного настроения говорить вещи, о которых завтра пожалеешь.

— Это не мимолетное настроение, — отрезала она, плотно сжав губы. Теперь даже неяркий свет не скрывал ее возраста. — Я давно об этом думала.

Он допил виски, сел, испытующе глянул на нее. Она ответила пристальным взглядом, полным нескрываемой враждебности.

— Что же, — выговорил он, — значит, дошло и до развода. За это следует выпить.

Он встал и понес стакан к бару.

— Обойдемся без развода, — предложила она. — Ты ведь не собираешься снова жениться?

Он сухо рассмеялся и налил неразбавленного виски.

— Я тоже не выйду замуж, — продолжала она.

— И что же теперь? Жить вместе, словно ничего не случилось?

— Да. Хотя бы ради Марши и Энн. Не так уж это сложно. Между нами давно уже почти ничего нет. Только когда ты не валишься с ног, не сражен очередным провалом, когда тебя одолевает бессонница, ты вспоминаешь, что у тебя есть жена, и принимаешься лизать мне пятки.

— Я запомню это выражение, Пенни, — бросил он. — «Лизать пятки».

Но она, словно не слыша, презрительно скривилась.

— Четыре-пять ночей в году — вот и все твои претензии. Думаю, мы оба вполне обойдемся без таких супружеских утех.

— Мне сорок пять лет, Пенни. Вряд ли я сумею до конца жизни хранить целомудрие.

— Целомудрие! — хрипло засмеялась она. — Для таких, как ты, есть другое определение. Можешь делать все что заблагорассудится. Впрочем, как всегда.

— Думаю, — спокойно заметил он, — пора отправляться в долгое приятное путешествие. Европа. Вот где я давно не был!

— Девочки приедут на Рождество, — напомнила она. — Самое меньшее, что ты можешь для них сделать, — встретить праздник всей семьей. Не вымещай на них злобу.

— Хорошо, — кивнул он. — Европа подождет.

Он услышал телефонный звонок и, еще не совсем соображая, где находится, едва не попросил жену взять трубку. Но тут же встряхнулся, огляделся, понял, что сидит за резным псевдоантикварным письменным столом в гостиничном номере с окнами на море, и схватил трубку.

— Крейг у телефона.

Послышалось отдаленное завывание проводов, невнятный гул американских голосов, слишком тихий, чтобы разобрать слова, прорезались ни с того ни с сего несколько фортепьянных нот, потом щелчок и тишина. Крейг нахмурился, положил трубку и посмотрел на часы. Начало первого ночи, то есть между тремя и шестью дня на американском континенте. Он подождал, но телефон продолжал молчать.

Крейг встал и налил себе виски. И вдруг ощутил влагу на щеках. Он подошел к зеркалу и, не веря собственным глазам, увидел, что плачет. Он грубо смахнул слезы тыльной стороной ладони, осушил стакан наполовину и разъяренно уставился на телефон. Кто пытался дотянуться до него через океан, чье послание сбилось с пути?

Возможно, именно этот, единственный голос мог бы все прояснить: сказать, что с ним делается, каковы его актив и пассив, велики ли долги и сколько должны ему. В какую графу невидимой банковской книги стоит внести его женитьбу, дочерей и карьеру. Раз и навсегда дать ему знать, моральный ли он банкрот или человек вполне состоятельный с точки зрения этики, объявить, растратил ли он впустую способность любить, ответить на вопрос, не было ли в эту эпоху войн и бесконечного ужаса его увлечение миром теней и грез жестоким нарушением принципов чести и благородства.

Но телефон молчал. Неведомый голос так и не долетел до него. Крейг допил свое виски.

Раньше стоило ему уехать, как Пенелопа принималась названивать почти каждую ночь, перед тем как лечь спать.

— Не могу спокойно уснуть, — объясняла она, — пока не услышу тебя и не уверюсь, что с тобой все в порядке.

Телефонные счета были чудовищными.

Порой ее звонки раздражали его, иногда же Крейга захлестывала неожиданная нежность при звуках знакомого низкого мелодичного голоса, доносившегося из далекого города, с другого континента. Ему становилось не по себе при мысли о том, что она шпионит за ним, проверяет, один ли он в номере, хотя после того, что случилось между ними, он не считал себя обязанным хранить ей верность, по крайней мере верность такого рода. Бывало, он ей изменял. И твердил себе, что делает это без малейших угрызений совести. И нельзя сказать, что, потакая своим прихотям, он не получал удовольствия. Но никогда не позволял себе длительных связей, считая, что это в какой-то степени защищает его брак. По той же причине он никогда не следил за женой и не старался подробнее узнать о ее отношениях с посторонними мужчинами. Она же втайне рылась в его бумагах, выискивала имена женщин, хотя он не вскрывал адресованных ей писем и не расспрашивал, с кем она видится и куда ходит. Не слишком вдаваясь в рассуждения о мотивах такого поведения, он чувствовал: это было бы унизительным для него и оскорбляло бы самолюбие. Он давно разгадал чисто женские уловки ночных звонков Пенелопы, но по большей части относился к ним терпимо, отчасти забавлялся, а иногда чувствовал себя польщенным. Теперь же понял, как ошибался. Они с самого начала были неискренни друг с другом, словно боялись хотя бы раз поговорить откровенно, и этим окончательно разрушили свой брак.