Томас Гарди - Вдали от безумной толпы

– Ну да, – отвечал Пурграс. – Я так и впился в него глазами, заглянуть ему в душу хотел, и в его глазах я увидел милосердие, верней сказать, в глазу, что был с моей стороны, не дай бог солгать в этакую торжественную минуту!

– Что ж, будем надеяться на лучшее, – заявил Когген, – хоть покамест дела идут из рук вон плохо. А уж я не пойду на суд, да и другим, кого туда не вызывают, ходить не советую. Ему будет страсть не по себе, ежели он увидит, что на него глазеют, будто на какое-то чудище.

– Я это самое и говорил нынче утром, – заметил Джозеф. – «Явилось правосудие, и оно взвесит его преступление на своих весах, – сказал я по зрелом размышлении, – и ежели его вина перетянет, то пускай он примет кару!» Рядом стоял сосед, он и говорит: «Слушайте! Слушайте! Стоит послушать человека, что так здорово рассуждает». Но не о чем тут толковать! Много ли я сказал? Два-три слова. А вот про иных людей говорят, что у них особый дар речи.

– Верно, Джозеф. Так вот, друзья, лучше останемся мы дома.

Все согласились с этим решением и на следующий день с трепетом ждали новостей. Однако днем было сделано открытие, которое слегка разрядило атмосферу и совершенно по-новому осветило поведение и душевное состояние Болдвуда.

Все близко знавшие его наблюдали, что, начиная с гринхиллской ярмарки и до рокового сочельника, он находился в крайне возбужденном состоянии, но никто не подозревал, что у него проявлялись симптомы душевного заболевания; только Батшебе и Оуку в известные моменты приходила мысль о его психическом расстройстве. Теперь в запертом шкафу обнаружили целый ряд необычных вещей. Несколько отрезов на дамские платья – всякие дорогие материалы, шелк, атлас, поплин и бархат тех цветов, какие, судя по стилю нарядов Батшебы, могли прийтись ей по вкусу. Две муфты – соболья и горностаевая. А главное – ящичек с драгоценностями, где находились четыре массивных золотых браслета, несколько медальонов и колец высокой пробы и превосходной работы. Эти вещи время от времени покупались в Бате и других городах и тайком привозились домой. Все они были тщательно завернуты в бумагу, и на каждом свертке стояло «Батшеба Болдвуд», а также год и число – на шесть лет вперед.

Об этих трогательных проявлениях чувства у человека, помешавшегося от любви и тяжелых переживаний, и шла речь в солодовне Уоррена, когда Оук вернулся из Кэстербриджа с известием о приговоре. Дело было к вечеру, и лицо Оука, когда на него упали отблески печи, красноречиво обо всем поведало: Болдвуд, как от него и ожидали, признал свою вину и был приговорен к смертной казни.

Между тем все шире распространялось убеждение, что в последние месяцы Болдвуда нельзя было считать морально ответственным за его поступки. Факты, установленные еще до суда, неоспоримо это доказывали, однако на суде они не были признаны достаточно вескими, даже не нашли нужным исследовать умственные способности Болдвуда. Но теперь, когда у него стали предполагать душевное расстройство, начали припоминать необычайное множество случаев, все эти факты можно было объяснить только его сумасшествием – хотя бы взять проявленную им прошлым летом неслыханную небрежность в отношении хлебных стогов.

Министру внутренних дел было направлено ходатайство, где излагались факты, на основании которых, по-видимому, можно было хлопотать о пересмотре приговора. Правда, на этой бумаге, против обыкновения, не было «многочисленных подписей» жителей Кэстербриджа, так как у Болдвуда почти не имелось друзей из числа лавочников. Лавочники считали, что человек, покупающий все необходимое у себя в деревне, подрывает благосостояние целого края, ибо господь создал села, дабы поставлять городам покупателей, и такой человек, естественно, плохо разбирается в десяти заповедях. В роли просителей выступило несколько сострадательных людей, принявших, быть может, слишком близко к сердцу недавно обнаруженные факты; после этого ходатайства стали собирать свидетельские показания, и можно было надеяться, что с точки зрения моральной ответственности преступление будет рассматриваться не как преднамеренное убийство, а как проступок, совершенный в состоянии умопомешательства.

В Уэзербери с тревогой и напряжением ждали результатов ходатайства. Приговор должны были привести в исполнение в субботу в восемь часов утра, через две недели после суда, а в пятницу к вечеру еще не было получено ответа. Как раз в это время Габриэль вышел из здания кэстербриджской тюрьмы, куда он ходил прощаться с Болдвудом, и свернул на боковую улицу, чтобы не проходить через центр города. Миновав последний дом, он услыхал стук молотков, поднял голову и оглянулся назад. Над трубами домов вставало здание тюрьмы, ярко освещенное заходящим солнцем; перед входной аркой двигались какие-то фигуры. Это плотники устанавливали вертикально столб на обнесенной перилами площадке. Оук быстро отвел глаза и ускорил шаг.