Густав Майринк - Избранное - Романы, рассказы

Вход в подземелье, в котором, как сообщает летопись, жил основатель нашего рода, фонарщик Кристофер фон Йохер, преграждала тяжелая дверь, обитая свинцовыми листами. Открыть ее нечего было и думать. Здесь я завершил свое долгое путешествие в царство прошлого и поднялся, словно вернувшись из дальних краев, в свою комнату. Но странное чувство не покидало меня — как будто меня всего, до кончиков пальцев, пронизывали магнетические токи, это забытое прошлое вслед за мной поднялось из нижних покоев, целое сонмище призраков, перед которыми распахнулись двери их темницы, вырвалось на волю. Не сбывшиеся при жизни желания моих предков проснулись, разбуженные светом дня, и теперь они обуревали меня, лишали покоя мою душу, подталкивали к действию: «Не медли, займись делом, одно осталось незавершенным, другое не доведено до конца, исполни все это вместо меня, не то не будет мне покоя!» Чей-то голос шептал: «Скорей беги туда, к ретортам, я научу тебя превращению металлов в золото, ты откроешь философский камень! При жизни я не проник в эти тайны, слишком короток был мой век, но теперь я знаю их!» Я слышу тихие, прерывающиеся от рыданий речи, женский голос просит: «Скажи моему супругу, умоляю, скажи — что бы ни было, я всегда любила его, он не верит, он не слышит меня, ведь я умерла, но ты сумеешь его убедить!» Кто-то жарко дышит мне в лицо, я слышу скрежет железной перчатки, в ушах раздается свистящий шепот: «Прикончи его отродье, убей! Отомсти за меня! Я покажу, где искать! Помни обо мне! Ты наследник, за тобой долг кровной мести!» «Живи полной жизнью! Наслаждайся! Разок бы еще побыть на твоем месте…» — это прикованный к креслу паралитик снова надеется поживиться за мой счет, вкусить земных радостей.

Я изгнал назойливых призраков из своих мыслей, но они тут же превратились в бессознательные и яркие, будто живые, обрывки чужих судеб, они носятся в воздухе, как наэлектризованные бумажные клочки, и не оставляют в покое вещи — в шкафах раздается жутковатое потрескивание, шелестят страницы забытой на полке книги, половицы скрипят, будто от чьих-то шагов, ножницы, соскочив со стола, вонзаются в пол, отставив ножку, точно балерина в пируэте.

От беспокойства я не нахожу себе места. «Вот оно, наследие умерших, — думаю я и зажигаю лампу. Близится ночь, а в темноте чувства предельно обостряются. — Призраки ведь вроде летучих мышей, свет их спугнет. Я не желаю, чтобы они и дальше глумились над моим разумом!»

Назойливые просьбы мертвецов смолкли, но мои нервы ничуть не успокоились, меня не покидала взволнованность, передавшаяся мне от потусторонних наследодателей.

Надо чем-то заняться! Я начинаю перебирать вещи в комоде, и сразу в руки мне попадается игрушка, которую отец подарил мне когда-то на Рождество. Это шкатулка со стеклянной крышкой и донцем, а внутри — фигурки, вырезанные из мягкой и легкой как вата сердцевины бузинных веток: мужчина, женщина и змий. Если потереть стекло кусочком замши, фигурки наэлектризуются и будут то притягиваться друг к другу, то отталкиваться, прыгать, прилипать к стеклу, змий же, глядя на них, потешается и на радостях вьется причудливыми кольцами. Я усмехнулся: «Вот и они возомнили, что живут как хочется, а меж тем ими движет могущественная внешняя сила». Однако мне не пришло в голову, что и сам я мало чем от них отличаюсь: меня вдруг обуяла жажда деятельности, и я не заподозрил, что это снова подступают ко мне покойники со своим неугомонным желанием жить, только теперь они прикрылись новой личиной.

«Дело, дело, дело! — стучало у меня в мозгу. — Вот что нужно. Нужно совершать поступки. Да, именно поступки. Не те, которых дожидаются от меня своекорыстные предки, нет, я должен совершить нечто великое!»

Словно зерна, пролежавшие в земле много лет и наконец проросшие одно за другим, во мне настойчиво пробиваются мысли: «Иди к живым, совершай деяния на благо людей, ведь ты неразделим с человечеством! В великой битве с Медузой стань мечом!»

В комнате невыносимо душно, я распахиваю окно; небо как свинцовая крыша, непроницаемо темное, серое. У горизонта вспыхивают зарницы. Слава Богу, надвигается гроза. Дождя не было несколько месяцев, зноем спалило луга, в лесах сухо трещат деревья от жара, поднимающегося над едва живой, истомившейся землею.

Я сажусь за стол, беру перо. Собрался писать? О чем? Кому? Не знаю. Может быть, сообщить капеллану, что уезжаю, решил посмотреть мир?

Очинил перо, поднес к бумаге… и тут одолела усталость; уронив голову на руки, я заснул.