Ивлин Во - Возвращение в Брайдсхед. Незабвенная (сборник)

– Добрый вечер, добрый вечер. Очень любезно с вашей стороны, что ради нас вы проделали такой путь.

– О, мне ведь недалеко, – ответил Джоркинс, который жил на Сассекс-сквер.

– Наука сокращает расстояния, – загадочно заметил отец. – Вы здесь по делам?

– Ну, я вообще-то занимаюсь делами, если вы об этом.

– У меня был кузен, тоже делец, – вы его знать не могли, это было еще до вас. Я только на днях рассказывал о нем Чарльзу. В последнее время он у меня не выходит из головы. Так вот он, – отец сделал паузу перед непривычным выражением, – сел в лужу.

Джоркинс нервно хихикнул. Отец устремил на него укоризненный взгляд.

– Вы находите в его несчастье повод для смеха? Или, быть может, я употребил непонятное для вас выражение? Вы, я полагаю, сказали бы просто «прогорел».

Отец оказался полным хозяином положения. Он сочинил для себя, что Джоркинс – американец, и весь вечер вел с ним тонкую одностороннюю игру, объясняя ему всякий чисто английский термин, который встречался в разговоре, переводя фунты в доллары и любезно адресуясь к нему с фразами вроде: «Разумеется, по вашим меркам…», «Мистеру Джоркинсу это, без сомнения, покажется весьма провинциальным…», «На огромных пространствах, к которым привыкли у вас…», – а мой гость явно чувствовал, что его принимают за кого-то другого, но никак не мог устранить недоразумение. В течение всего ужина он искательно заглядывал отцу в глаза, надеясь найти в них простое подтверждение того, что это всего только изощренная шутка, но встречал взгляд, исполненный столь безмятежного добросердечия, что оставался сидеть совершенно обескураженный.

Один раз мне показалось, что отец зашел уж слишком далеко. Он сказал Джоркинсу:

– Боюсь, что, живя в Лондоне, вы очень скучаете без вашей национальной игры.

– Без моей национальной игры? – переспросил Джоркинс, сначала ничего не поняв, но потом сообразив, что ему открывается наконец возможность поставить все на свои места.

Отец перевел с него на меня взгляд, ставший на мгновение из доброго злобным, потом обратил его, опять подобревший, на Джоркинса. Это был взгляд игрока, открывающего против фуля покер.

– Без вашей национальной игры, – любезно подтвердил он. – Я имею в виду крикет. – И безудержно засопел носом, весь трясясь и утирая глаза салфеткой. – Работа в Сити, вероятно, почти не оставляет вам времени на крикет?

На пороге столовой он с нами простился.

– Всего доброго, мистер Джоркинс, – сказал он. – Надеюсь, вы опять посетите нас, когда в следующий раз будете в нашем полушарии.

– Послушай, что это твой папаша тут наговорил? Ей-богу, он, кажется, считает меня американцем.

– У него бывают странности.

– Зачем он мне советовал сходить в Вестминстерское аббатство? Чудно как-то.

– Да. Я сам не всегда его понимаю.

– Ей-богу, мне показалось, что он меня разыгрывает, – озадаченно признался Джоркинс.

Контратака отца последовала через несколько дней. Он разыскал меня и спросил:

– Мистер Джоркинс все еще здесь?

– Нет, папа, конечно, нет. Он был у нас только к ужину.

– Жаль, жаль. Я думал, что он у нас гостит. Такой разносторонний молодой человек. Но ты, я надеюсь, ужинаешь дома?

– Да.

– Я пригласил сегодня гостей, чтобы внести немного разнообразия в твое унылое домоседство. Как ты думаешь, миссис Эйбл справится? Нет, конечно. Но гости будут не очень придирчивы. Ядро, если можно так выразиться, составят сэр Катберт и леди Орм-Херрик. После ужина будут, надеюсь, музицировать. Я включил для тебя в число приглашенных кое-кого из молодежи.

Реальность превзошла опасения. По мере того как гости собирались в гостиной, которую мой отец, не боясь показаться смешным, именовал галереей, я убеждался, что их подбирали со специальной целью досадить мне. «Молодежью» оказались мисс Глория Орм-Херрик, обучающаяся игре на виолончели, ее жених, лысый молодой человек из Британского музея, и мюнхенский издатель-моноглот. Я видел, как отец, сопя, поглядывал на меня из-за стеклянного шкафа с керамикой. В тот вечер он носил на груди, точно рыцарский боевой значок, маленькую алую бутоньерку.

Ужин был длинный и явно рассчитанный, как и состав гостей, служить тонким издевательством. Меню не было произведением тети Филиппы, но восходило к гораздо более ранним временам, когда отец еще обедал в детской. Блюда отличались орнаментальностью и были попеременно одни красными, другие белыми. На вкус они и поданное к столу вино оказались одинаково пресны. После ужина отец подвел немца-издателя к роялю, а сам, пока тот музицировал, удалился с сэром Катбертом Орм-Херриком в галерею смотреть этрусского быка.