Кен Кизи: Когда явились ангелы (сборник)

В общем, пропустили мы «Звездный путь» у Бадди, и воскресный ужин, и бабушку с дедом, и вообще всё пропустили. Зато папаня нас подстриг. Все разошлись по койкам рано. А сегодня утром туман стоял, школьный автобус еще не приехал, и тут на пруду собаки вдруг как залают. Вас, маманя говорит, не касается, доедайте уже и собирайтесь. Сама, дескать, сходит глянуть, что такое. Вылезает из подъемного окна в кухне и идет в туман. Хьюб встает из-за стола и смотрит, кофе пьет, а потом собаки замолкают, и он опять садится. Джун под руку ему кладет коробку с обедом, и Хьюб ворчит. Ну, думаю, сейчас опять как начнет материться. Но тут приходит маманя, а Стюарт с Лэнсом на нее так и наскакивают! Пятигаллонное ведро для рыбешки держит над головой, чтоб собаки не достали, и так разволновалась – аж красная вся.

Я думала, говорит, лягушка, лягушка- бык — может, думаю, эта старая цапля окаянная ее покалечила, а унести не смогла. Подхожу, смотрю – а оно волосатое. Плавает себе кругами в рдесте, а Стюарт заливается. Я ему: фу! Оставь его в покое! Тихо! И только он умолкает, вот честное слово, оно вылазит на берег – и к нам. Я его в ведро поймала – не разобралась даже, кто это…

А это крупный гофер Буллера, злобный, как чертяка. Резцы – ужас, как две ржавые стамески. Стоит в ведре на задних лапах, чирикает и зубами клацает прям на нас. Хьюб берет ведро и туда лыбится – а у него тоже зубы не подарок. Они со зверем чирикают, потом Хьюб открывает коробку с обедом и вываливает туда гофера, прям к термосу клетчатому, и к яблоку, и к сельдерею, и к бутербродам в пленке, – и захлопывает.

На лесоповале выпущу, говорит, и желтой улыбищей светит Дурынде Джун.

Ты осторожней, говорит Джун, а сама тоже лыбится, не перепутай, а то выпустишь ненароком бутерброд с сыром, а гофера съешь. Ага, говорит Шерри, то -очно. , — ну, как она умеет, – и идет ждать автобуса. И Калеб такой: ага, то -очно. А маманя: вон ваш автобус Квистон доклад забери Калеб где твои ботинки! Да уж постараюсь, говорит Хьюб, вкусный был завтрак, до вечера, народ…

У меня первый урок – риторика, «Расскажи, Что Ты Сделал для Мамы в День Матери». Ну и что мне говорить-то?

© Перевод А. Грызуновой.

– цветки гибискуса тяжко шмякаются, пластаются по солнечной брусчатке и бетонным скамейкам, точно жирные мексиканские генералы в ало-зеленых парадных мундирах, обмякли, взопрели, устали, в строй ветвей им уже не вернуться. Может, позже. А пока – сиеста…

– Да что ж такое! – орет стриженный ежиком седой американец из Портленда: лицо на полтинник, истекает потом, а новенький «додж поларо» жмется за эвакуатором у Larga Distancia Oficina [12]. – Ну третья ведь уже, а даже пяти тыщ миль не наберется!

Орет он из Пуэрто-Санкто, Мексика, в Тусон, Аризона, где купил последнюю трансмиссию, прежде купив вторую в Оровилле, Калифорния, – там он уплатил, особо не гундя, это возможно ведь – раздолбать привод, мили-то на него навалились нелегкие, но снова менять в Тусоне? А теперь недели не прошло – и опять? Третья полетела?

– Что ж такое-то! Короче: я ее выковыриваю и отправляю вам первым же поездом. Надеюсь, ваши механики тоже поторопятся, ясно? Пришлют мне новую, чтоб мы успели на праздник в Гвадалахаре – это через восемь дней. И я хочу вам сказать — такая работа непростительна!

Однако о том, что волочет за собой двадцатичетырехфутовый жилой прицеп, он механикам из Тусона не сказал.

– Я десять лет на «доджах» езжу. Мы ж не хотим, чтобы из-за одной малости этими десятью годами все и кончилось?

Повесил трубку и обернулся ко мне. Я был следующий в очереди, его ближайший слушатель.

– Тут-то эти мастаки по Тусону и забегают, жопами дымя, а, Рыжий? – Он подался ко мне, будто мы сто лет знакомы. – Они ничего так себе ребятки. Я б даже сказал, неплохо бы найти тут механика, у которого хоть гран той соображаловки, что у этих аризонских.

Янки снова всех победили, его по такому случаю разобрала любовь к землякам, и он решил сделать вид, будто не замечает, как давно я не брился.

– Тебя как звать-то, Рыжий? Ты мне чуток моего старшого напоминаешь, если этот мох сбрить.

– Дебри, – сказал я и пожал ему руку. – Девлин Дебри.

– И что привело тебя, Дев, в первобытный Пуэрто-Санк-то? Дай угадаю. Природу щелкаешь. Я видал, как ты в опавшие букетики целился.

– Мимо, – сказал я. – Даже камера не моя. Отец дал. Мы с ним и с братцем моим приезжали сюда в том году – так отец ни одного снимка не сделал.