Гор Видал - 1876

Блейн пришел, уже изрядно выпивши, но пьян не был. Думаю, что ему еще нет пятидесяти. У него красное лицо, маленькие глазки похожи на отполированные ониксы, они смотрят на вас, излучая такое сияние, что приходится отводить взгляд. Слоновьи уши то бледнее, то краснее лица — в зависимости от настроения, наверное. Нос слегка напоминает картофелину, но в целом лицо (или та его часть над подстриженной грантовской бородой, которая открыта взору) довольно приятное, как и голос — первейшее необходимое качество американского политика в наши дни (хотя мне рассказывали, что у покойного достопочтенного президента Линкольна был слабый, тонкий, унылый голос).

— Моя жена завтра зайдет к вам с визитом, княгиня.

— Пожалуйста, не слишком рано. Мы только с поезда.

— Я позабочусь, чтобы она наведывалась ежечасно, пока вы ее не примете. Кроме того, это совсем близко. Мы живем чуть дальше на Пятнадцатой улице, на «дороге», как мы здесь говорим. Какой подарок Вашингтону, не правда ли, Нордхофф?

— Это не моя заслуга. Благодарите Скайлера и Беннета. — К моему неудовольствию, Нордхофф объяснил Блейну, что я делаю в Вашингтоне, и Блейн сразу же стал сдержанным, и хотя не сделался от этого менее очаровательным, но опьянение, еще минуту назад придававшее ему блеск, внезапно сразу улетучилось.

— Раз так, буду ждать с нетерпением, как вы изобразите наш город.

— Может быть, вы скажете несколько слов о генерале Бэбкоке, мистер спикер? — Этот учтивый вопрос Нордхофф сопроводил похрюкиванием, равнозначным у него смеху.

Блейн комично возвел глаза к потолку.

— Я предан президенту и каждому члену нашей Великой старой партии…

— За исключением Роско Конклинга.

— В моем сердце найдется местечко даже для этого индюка. — Блейн допил свое вино, поднялся; то же самое сделали Нордхофф и я (все в зале более и менее открыто следили за нами и пытались подслушать, о чем идет речь).

— Не будьте слишком жестоки к нам, мистер Скайлер. Мы всего лишь ватага бедных деревенских парней, попавших в большой порочный город.

— Я не забуду ваш совет.

— Княгиня, я надеюсь, что скоро вы осчастливите наш дом своим присутствием.

С забавной суматошностью великий человек удалился. Нордхофф был доволен собой и нами.

— Я знал, что он будет здесь сегодня вечером, и он вел себя точно так, как я и предполагал.

— А если бы он не подошел к нам? — с вызовом спросила Эмма.

— Ну что ж, я послал бы официанта в кабинет наверху и попросил бы его спуститься.

— Он вам нравится?

— Он не может не нравиться, — сказал Нордхофф.

— Он тоже продажен? — осведомился я.

— О, папа! Неужели ты до сих пор не понял?

Нордхофф сначала немножко полаял, а затем сказал:

— Да, но он умеет при этом сохранить стиль. Я думаю, что это самый интересный человек в столице.

Остаток вечера — а осталось совсем немного, потому что Эмма и я падали от изнеможения, — мы обсуждали проблемы протокола. Даме, приезжающей в этот город, надлежит оставаться дома и ждать, когда дамы ее положения нанесут ей визиты; чаще всего это даже не визит, а ритуальная визитная карточка. Нордхофф считает, что Эмме, как особо знатной персоне, нанесут визит жены членов кабинета министров и дипломатического корпуса. Остается вопрос, как быть с госпожой Грант. Нордхофф обещал выяснить и сообщить, должна ли Эмма первой посетить ее или ждать, когда ее осчастливят.

Наш гостиничный номер не идет ни в какое сравнение с тем, что мы имели в «Пятой авеню», но мы слишком устали, чтобы даже думать об этом. С тревогой я обратил внимание на москитную сетку над нашими кроватями, а Эмма — с облегчением — не железную сетку на окнах. Она легла, с трудом выдавив из себя «спокойной ночи».

Я же заставил себя еще довольно долго бодрствовать, чтобы все это записать.

Сколько впереди работы!

Я наконец отправил свою первую статью в «Геральд»; Нордхофф по-прежнему сама любезность, он мне очень помог. Президент тоже в значительной степени способствовал моему дебюту в качестве вашингтонского корреспондента: вчера опубликованы его письменные показания суду в Сент-Луисе. Многословная и путаная защита Бэбкока вызвала здесь сильнейшее замешательство администрации и с нескрываемой радостью встречена оппозицией. Президент, очевидно под присягой, вновь и вновь повторяет: «Я всегда глубоко верил в его честность… Я никогда не слышал ничего такого, что могло бы эту веру поколебать; разумеется, мне известно, что в настоящее время он находится под судом».