Гор Видал - 1876

— Нет! Никогда! Он обманул свое время.

Я сижу на галерее для прессы в зале заседаний палаты представителей. Несмотря на тесноту, я устроился вполне удобно и могу даже без особых затруднений, писать. Галереи переполнены. В зал палаты сегодня втиснулся весь сенат; сенаторы сидят, стоят в проходах, вдоль стен. Страна ждет речи Блейна.

Сегодня пятое июня. Через девять дней в Цинциннати открывается конвент республиканской партии. Если Блейн рассчитывает на выдвижение своей кандидатуры, то сегодняшняя его речь должна быть самой красноречивой и, разумеется, самой правдивой за всю его примечательную политическую карьеру. В воздухе такое ощущение, будто сегодня здесь творится История, но и театральное действо, конечно, тоже.

Я уже отправил одну корреспонденцию в «Геральд», рассказав, как Блейн выманил у Маллигана письма для «ознакомления». Ясное дело, Блейн не только отказался вернуть письма Маллигану, но и предоставить их комиссии конгресса. Есть опасность, что его теперь обвинят в неуважении к конгрессу, а среди наиболее рьяных демократов возникло даже движение за исключение его из палаты представителей. На все вопросы «почему?», «что?» и «каким образом?» он отвечал только одно: «Подождите до понедельника».

Что ж, сегодня понедельник… Блейн только что появился в зале заседаний. Его окружили республиканские члены обеих палат. Ему пожимали руку, его похлопывали по плечу, что-то шептали в большие и сегодня изрядно красные уши. Блейн спокоен и сдержан.

Он только что посмотрел на галерею для прессы. Увидев меня, он потрогал свою щеку и подмигнул мне, напомнив про удаленный зуб и его другую речь, которой я не слышал. Помахал рукой многочисленным друзьям. Сел на свое место. Когда он медленно извлек из бокового кармана сюртука толстый пакет, все глаза были устремлены на него. Раздался протяжный вздох: письма.

Блейн небрежно положил пакет на столик. Гул ожидания в зале (остальное я дописываю в «Уилларде»). Момент настал.

Блейн встал, и спикер, мистер Керр (болезненного вида человек, которого недавно обвинили в том, что он за деньги устраивал чьих-то сынков в Вест-Пойнт), в порядке личной привилегии предоставил слово достопочтенному джентльмену из штата Мэн.

Блейн начал пианиссимо. С печалью в голосе он говорил о партийных страстях, раздирающих палату представителей. Он счел своим долгом напомнить, что два члена комиссии, которая его преследует, во время Гражданской войны служили в армии мятежников. Это вызвало неодобрительный гул конгрессменов от южных штатов и более громкие, возмущенные выкрики республиканцев в адрес южан. Мистер Керр призвал конгрессменов к порядку.

Блейн разыгрывал свою обычную карту: ложные обвинения становятся возможными, коль скоро судороги ужасного конфликта до сих пор раздирают плоть американской политики. Из-за своей неколебимой любви к Союзу штатов он нажил себе врагов. Он знает это. Он их прощает.

Письма. Блейн благоговейно заговорил о священном и нерушимом праве неприкосновенности частной переписки между джентльменами. То, что предназначается для глаз одного человека, никоим образом не касается больше никого на свете. В его устах это сомнительное утверждение прозвучало так, будто оно — тот самый фундамент, на котором покоится американская конституция и право всего цивилизованного мира.

Но вот голос Блейна начал подниматься, его лицо стало красным, как уши. Черные глаза горели. Голос звучал как орган, у которого то и дело переключают регистры. «Я отвергаю право палаты представителей требовать от меня предоставления этих писем. Впрочем, я не боюсь показать их». Я пишу это по памяти и, быть может, несколько перефразирую. «Сдава всемогущему, мне нечего стыдиться. Я могу их показать. Вот они!»

Блейн поднял пакет над головой для всеобщего обозрения. «Это тот самый пакет. И с чувством унижения, с чувством обиды, которое я не собираюсь скрывать, с чувством… — голос его гремел, как труба, когда он произносил следующее слово, — возмущения , которое испытал бы любой человек на моем месте, я сейчас зачитаю эти письма с этой трибуны, вверяя свою судьбу сорока четырем миллионам моих сограждан».

Это был восхитительно-бесстыдный спектакль. Блейн читал что-то из одного письма, потом из другого, перескакивал с одного на другое, что-то объяснял; и все это в такой внешне искренней, такой доверительно-честной манере, что даже слушатели, убежденные в том, что Джеймс Г.Блейн — отъявленнейший американский злодей, были один за другим заворожены этим человеком.