Франц Кафка - Пропавший без вести

– А не поздно? – спросил Карл. Он был бы только рад ей угодить, ведь вон и она совсем не та, что прежде, словно каким-то образом вступила в фазу влияния Полландера и даже Мака.

– Вообще-то поздно, конечно, – ответила Клара, и, похоже, от ее страстной любви к музыке и следа не осталось. – К тому же здесь любой звук по всему дому отдается, и, боюсь, если вы начнете играть, мы перебудим даже прислугу на чердаке.

– Тогда лучше отложим, я надеюсь непременно приехать еще, да и вы, кстати, если не сочтете за труд, могли бы как-нибудь посетить моего дядю, а при случае и ко мне заглянуть. Пианино у меня замечательное. Дядя подарил. И уж тогда, если вам будет угодно, я сыграл бы вам все свои вещицы, их, к сожалению, не так много, да они и не слишком подходят для столь ценного инструмента, на котором не меня, а виртуозов надо бы слушать. Но и это удовольствие будет вам доставлено, если вы заблаговременно известите меня о вашем визите, ведь дядя намерен вскоре пригласить ко мне знаменитого педагога – представляете, как я этому рад, – а уж его игра несомненно будет стоить того, чтобы наведаться ко мне во время урока. Если совсем начистоту, я даже рад, что уже поздно и играть не надо, я ведь еще ничего не умею. Вы бы сами удивились, как мало я умею. А теперь позвольте откланяться, время и вправду позднее, вам пора спать. – И, поскольку Клара смотрела на него по-доброму, даже в мыслях вроде бы не поминая их недавней стычки, он с улыбкой добавил, протягивая ей руку: – Как говорят у меня на родине: «Спи спокойно, сладких снов!»

– Подождите, – сказала она, не притрагиваясь к его руке. – Может, вам все-таки придется сыграть. – И исчезла за маленькой боковой дверцей как раз возле пианино.

«Это еще что? – недоумевал Карл. – Долго я ждать не могу, как она ни мила».

Из коридора в дверь тихо постучали, и слуга, не отваживаясь отворить дверь целиком, прошептал в щелочку:

– Извините, меня вызывают, я не могу больше ждать.

– Ладно уж, идите, – смилостивился Карл, почему-то вдруг решив, что и сам найдет дорогу в столовую. – Только фонарь под дверью оставьте. Который час, кстати?

– Скоро без четверти, – ответил слуга.

– Как медленно время идет, – пробормотал Карл.

Слуга уже хотел прикрыть дверь, но тут Карл вспомнил, что не дал ему на чай, достал из кармана брюк монету – мелочь он теперь носил в карманах брюк, на американский манер небрежно ею позвякивая, а бумажки, наоборот, в жилетном кармане – и протянул слуге со словами:

– Это вам за добрую службу.

Клара уже снова вошла, обеими руками поправляя на ходу тугой узел прически, когда Карл спохватился, что зря, наверно, отпустил слугу – кто теперь отведет его на станцию? Ну да ладно, найдется у господина Полландера другой слуга, а может, и этого вызвали туда же в столовую и потом предоставят в его распоряжение.

– Я все-таки попрошу вас сыграть что-нибудь. Здесь так редко услышишь музыку, что упускать такую возможность просто грех.

– Тогда не будем терять времени, – сказал Карл и без раздумий сел за пианино.

– Может, вам ноты нужны? – спросила Клара.

– Спасибо, я их и читать толком еще не умею, – ответил Карл, уже беря первые аккорды.

Это была простенькая песенка, которую – Карл прекрасно это понимал, – чтобы хоть как-то донести настроение, надо играть довольно медленно, особенно для иностранцев, он же отбарабанил ее в темпе разухабистого марша. Он уже кончил, а звуки еще долго метались в испуганной тишине огромного дома, пока не улеглись. Наступила неловкая, томительная пауза.

– Очень мило, – произнесла наконец Клара, но Карл понимал: мир еще не изобрел формулу вежливости, чтобы благодарить за такую безобразную игру.

– Который час? – спросил он.

– Без четверти двенадцать.

– Тогда еще есть немножко времени, – сказал он, подумав про себя: «Была не была. Все десять песен, что я умею, играть не обязательно, но уж одну-то я могу сыграть как следует».

И он начал свою любимую, солдатскую. Так медленно, так протяжно, чтобы растревоженная душа слушателя тянулась, рвалась к каждой ноте, а он, Карл, эту ноту удерживал и все не хотел, не хотел отдавать. Он и так-то, играя все свои песенки, сперва искал клавиши глазами, но сейчас, он чувствовал, в нем возникала какая-то особая, иная песня, готовая пролиться за края знакомой мелодии и там, за краями, стать собой – но не могла, не проливалась, не становилась.

– Я же не умею играть, – сказал Карл, когда песня кончилась, и посмотрел на Клару со слезами на глазах.