Коллектив авторов - Любовь по-французски

Бланка вошла в церковь, и Абен Хамет остался один, глубоко подавленный ее последними словами.

Свершилось! Абенсерадж побежден и готов отказаться от заблуждений своей религии. Он и так слишком долго боролся. Страх перед тем, что Бланка может умереть, одерживает в душе Абен Хамета верх над всеми другими чувствами. «Быть может, Бог христиан и есть истинный Бог, – думает он. – Так или иначе, он Бог благородных людей, ибо в него верят Бланка, дон Карлос и Лотрек».

Приняв такое решение, Абен Хамет стал с нетерпением ждать следующего дня, чтобы поделиться им с Бланкой и сменить горестное, унылое существование на жизнь, полную счастья и радости. Во дворец герцога Санта-Фэ он смог прийти только вечером. Там ему сообщили, что Бланка вместе с братом отправились в Хенералифе, где Лотрек устраивает в их честь празднество. Абен Хамет, снова мучимый подозрениями, помчался разыскивать Бланку. При виде Абенсераджа Лотрек покраснел; дон Карлос встретил мавра с холодной учтивостью, сквозь которую, однако, проглядывало уважение.

Лотрек приказал подать прекраснейшие плоды испанских и африканских садов в тот зал Хенералифе, который носит название Рыцарского. Его стены были увешаны портретами королей и рыцарей, отличившихся в борьбе с маврами, – Пелайо, Сида, Гонсало Кордовского. Под портретами висела шпага последнего короля Гранады. Абен Хамет не выдал своей скорби и только произнес исполненные львиной гордости слова:

– Мы не умеем рисовать.

Благородный Лотрек, который видел, что глаза Абенсераджа против воли все время обращаются к шпаге Боабдила, сказал:

– Сеньор мавр, если бы я мог предположить, что вы окажете мне честь и придете на это празднество, я бы принял вас не здесь. Шпагу может утратить всякий, и я видел, как доблестнейший из королей вручил свою удачливому противнику.

– Можно утратить шпагу, как Франциск Первый, но как Боабдил!.. – воскликнул мавр, закрывая лицо полой одежды.

Стемнело, принесли факелы, и разговор перешел на другие предметы. Дона Карлоса попросили рассказать об открытии Мексики. Он заговорил об этой неизвестной стране с высокопарным красноречием, присущим испанцам. Он поведал о горестной участи Монтесумы, о нравах жителей Америки, о чудесах кастильской доблести, даже о жестокостях своих соотечественников, которая, на его взгляд, не заслуживала ни похвалы, ни осуждения. Эти рассказы привели в восторг Абен Хамета, который, как подобает истинному арабу, обожал чудесные истории. В свою очередь, он описал Оттоманскую империю, недавно основанную на развалинах Константинополя, отдав при этом дань сожаления первой мусульманской империи, тем счастливым временам, когда у ног повелителя правоверных блистали Зобеида, цветок красоты, радость и мука сердец, и благородный Ганем, которого любовь превратила в раба. После этого Лотрек набросал картину утонченного двора Франциска Первого: искусство, возрождающееся в лоне варварства; честь, верность, рыцарство старинных времен, соединенные с учтивостью цивилизованного века; готические башенки, украшенные колоннами греческих ордеров; французские дамы, носящие свои пышные наряды с чисто аттическим изяществом.

Когда рассказы были окончены, Лотрек взял гитару и, желая развлечь богиню этого празднества, спел романс, который он сочинил на мотив песни горцев своей родины:

Лотрек допел последний куплет и вытер перчаткой слезу, навернувшуюся при воспоминании о милой Франции. Абен Хамет искренне посочувствовал печали прекрасного пленника, ибо и он, как Лотрек, оплакивал отчизну. Когда его попросили тоже что-нибудь спеть под аккомпанемент гитары, он отказался, заявив, что знает всего одну песню, да и то малоприятную для христиан.