Коллектив авторов - Любовь по-французски

Антуан ответил:

– Ну, известное дело, вся, вот так же, как ты – вся белая.

Отец тоже осведомился:

– Черная? Что же, она такая же черная, как чугун?

– Нет, пожалуй, малость посветлее. Хоть она и черная, да в этом ничего противного нет. Ведь вот у господина кюре ряса черная, да ничуть не хуже его белого стихаря.

Отец продолжал:

– А что, в их краях есть и почернее ее?

– Ну, конечно, есть, – убежденно воскликнул сын.

Но старик покачал головой:

– Все же это, должно быть, противно.

– Ничуть не противнее, чем что-нибудь другое. К этому скоро привыкаешь.

Мать спросила:

– А что, белья она не пачкает, такая кожа?

– Не больше, чем твоя. Ведь это – ее цвет!

Наконец, после целого ряда вопросов, было решено, что родители, раньше чем дать согласие, посмотрят девушку и что Антуан, служба которого кончалась через месяц, привезет ее на ферму, а они, рассмотрев ее как следует и потолковав, решат, не чересчур ли она темна, чтобы войти в семью Буатель.

Тогда Антуан объявил, что в воскресенье, 22 мая, в день его освобождения от службы, он приедет в Туртвиль со своей милой.

Для этого визита к родителям возлюбленного негритянка надела свой самый красивый и яркий наряд, в котором преобладали цвета белый, красный и синий, так что она казалась увешанной флагами в честь какого-нибудь национального праздника.

На вокзале при отъезде из Гавра на нее глядели во все глаза, и Буатель был очень горд тем, что ведет под руку особу, которая привлекает всеобщее внимание. Затем в вагоне третьего класса, где негритянка уселась рядом с ним, она вызвала среди крестьян такое удивление, что пассажиры соседних отделений влезали на лавки, чтобы взглянуть на нее через деревянные перегородки, разделявшие пополам эту набитую людьми коробку. Какой-то ребенок, увидев ее, заплакал от страха, другой – уткнулся лицом в передник матери.

Тем не менее все шло хорошо, пока они не доехали до своей станции. Тут, когда поезд замедлил ход, приближаясь к Ивето, Антуан почувствовал беспокойство, как на смотру, когда он не знал «солдатской словесности». Высунувшись из окна, он издали заметил отца, который держал под уздцы лошадь, запряженную в тележку; увидел и мать у самой решетки, за которой толпились любопытные.

Он вышел из вагона первый, подал руку своей подруге и, вытянувшись, как будто сопровождал генерала, направился к родителям.

Увидев под руку с сыном эту черную, пестро разодетую даму, мать была так ошеломлена, что не могла слова вымолвить, а отец с трудом удерживал лошадь, которая то и дело вставала на дыбы, испугавшись сначала паровоза, потом негритянки. Но Антуан, охваченный вдруг искренней радостью при виде своих стариков, бросился к ним с открытыми объятиями, расцеловал мать, расцеловал отца, не обращая внимания на испуганную лошадь, затем повернулся к своей спутнице, на которую прохожие, остановившись, глазели с изумлением, и объявил:

– Ну, вот она! Говорил ведь я вам, что на первый взгляд она чуточку страшновата, но когда узнаешь ее поближе, то, ей-богу, нет ничего милее ее на свете. Поздоровайтесь же с ней, а то она робеет.

Тогда старуха Буатель, и сама смущенная до потери сознания, сделала что-то вроде реверанса, а отец снял шапку, пробормотав: «Желаю вам доброго здоровья». Затем, не медля более, все влезли в тележку – женщины позади на сиденьях, на которых их подбрасывало при каждом ухабе, а мужчины – впереди на козлах.

Никто не начинал разговора. Антуан в беспокойстве насвистывал солдатскую песню, отец погонял лошаденку, а мать украдкой бросала пытливые взгляды на негритянку, у которой лоб и скулы блестели на солнце, как хорошо начищенный сапог.

Желая поскорее прервать тягостное молчание, Антуан обернулся со словами:

– Что же это вы не разговариваете?

– Погоди, дай срок, – отвечала старуха.

Он продолжал:

– Ну-ка, расскажи гостье историю о восьми яйцах твоей курицы.

Это был знаменитый в семье анекдот. И так как мать от сильного смущения все еще молчала, Антуан, заливаясь смехом, сам принялся рассказывать эту достопамятную историю. Отец, знавший ее наизусть, просиял при первых же словах. Вслед за ним развеселилась и жена, а негритянка в самом смешном месте рассказа разразилась вдруг таким громким, неудержимым, раскатистым смехом, что лошадь, испугавшись, минуту-другую неслась галопом.

Знакомство завязалось. Начался разговор.

Как только они приехали на ферму и все вылезли из повозки, Антуан повел свою подругу в дом, чтобы она сняла нарядное платье, которое могла бы испачкать, стряпая одно вкусное кушанье собственного изобретения (они надеялись подкупить им стариков). Затем он вызвал родителей за дверь и с бьющимся сердцем спросил: