Коллектив авторов - Любовь по-французски

Каждый день Тибурций ходил в собор и погружался в созерцание своей возлюбленной Магдалины, и каждый день он возвращался все более печальный, более влюбленный, более безумный, чем раньше. Ведь даже если не говорить о картинах, много благородных сердец пережили страдания нашего друга, поклоняясь какому-нибудь бесчувственному идолу и стремясь вдохнуть свою душу в существо, у которого жив только внешний облик и которое не больше, чем нарисованная фигура, сознает, какую страсть оно возбудило.

С помощью сильного бинокля наш влюбленный изучал эту красоту вплоть до самых незаметных черточек. Он восхищался тонкостью фона, мощью и гибкостью мазка, смелостью кисти, выразительностью рисунка так же, как иной восхищается бархатистостью кожи, белизной и румянцем живой возлюбленной: под предлогом необходимости исследовать работу художника на более близком расстоянии он достал лестницу у своего друга сторожа и, весь трепеща от любви, осмелился дотронуться дерзкой рукой до плеча Магдалины. И его очень удивило, когда вместо мягкой шелковистости женского плеча он нашел только жесткую и грубую, как наждачная бумага, поверхность, морщинистую от мазков, нанесенных в разных направлениях необузданной кистью пылкого художника. Это открытие очень опечалило Тибурция, но как только он спустился вниз, иллюзия вновь завладела им.

Тибурций провел в состоянии трансцендентального лиризма более пятнадцати дней, исступленно протягивая руки к своей химере, умоляя о небесном чуде. В минуты просветления он решался искать в городе какое-нибудь существо, приближающееся к его идеалу, но поиски эти не привели ни к чему: не так просто найти на улицах и бульварах подобный алмаз красоты.

Однажды вечером он еще раз уловил на углу площади Мейр пленительный голубой взор, о котором мы говорили; на этот раз видение исчезло не так быстро, и Тибурций успел увидеть очаровательное лицо, обрамленное густыми прядями белокурых волос, простодушную улыбку на самых свежих в мире губках. Женщина эта, услышав, что за ней идут, ускорила шаг, но Тибурций, держась на расстоянии, мог увидеть, как она остановилась у хорошего старого фламандского дома, скромного, но почтенного вида. Так как ей открыли не сразу, она на мгновение обернулась, повинуясь смутному инстинкту женского кокетства и желая посмотреть, не был ли незнакомец обескуражен тем, что она заставила его пройти такой долгий путь. Тибурций, точно озаренный внезапным светом, заметил, что она поразительно похожа на Магдалину.

Дом, куда ускользнула гибкая фигурка, казалось, дышал чисто фламандским патриархальным уютом; окраска его была бледно-розовая с узкими белыми полосками, изображающими соединения камней; зазубренный щипец наподобие лестничных ступенек, крыша, прорезанная спиральными слуховыми окошечками, верхний косяк двери, представляющий с совершенно варварской наивностью историю Ноя, высмеянного сыновьями, гнездо аиста, голуби, чистящиеся на солнце, – все это завершало общий вид дома, который можно было бы принять за какую-нибудь фабрику из тех, что так часто встречаются на картинах Ван-дер-Гейдена и Тенирса.

Несколько веточек хмеля смягчали своей веселой болтовней все, что было строгого и чистого в его внешнем облике. Решетки, изогнутые наподобие торчащего живота, замыкали окна нижнего этажа, и за двумя первыми стеклами оконного переплета виднелись тюлевые прямоугольники, усыпанные по брюссельской моде большими вышитыми букетами; в пространстве, образованном выпуклостью железных прутьев, свободно стояли два китайских фаянсовых горшка с пестрыми гвоздиками довольно чахлого вида, хотя очевидно было, что хозяева о них заботятся; их томные головки поддерживались игральными картами и довольно сложной системой крохотных сооружений из ивовых веточек. Тибурций отметил эту деталь, указывавшую на скромную, целомудренную жизнь, целую поэму молодости и чистоты.

Так как после двух часов ожидания он не заметил, чтобы прекрасная Магдалина с голубым взглядом вышла оттуда, он совершенно справедливо решил, что она, наверное, здесь живет, – это и было так; оставалось узнать ее имя, положение в обществе, завязать с ней знакомство и влюбить ее в себя – действительно, совсем пустяки. Профессиональный ловелас не потратил бы на это и пяти минут, но славный Тибурций не был ловеласом, напротив: он был смел в мыслях и робок в действиях, ему было трудней всего перейти от общего к частному, и в делах любви для него было самой настоятельной необходимостью иметь честного Пандаруса, который бы восхвалял его совершенства и устраивал ему свидания. Раз начав, он умел быть красноречивым; он мог с достаточным апломбом произнести томную тираду и изображал влюбленного, по крайней мере, так же хорошо, как провинциальный актер, играющий первого любовника; но, в противоположность Пети-Жану, обвинителю собачки Ситрон, меньше всего ему удавалось начало.