Эжен Мюллер - Робинзонетта

– Конечно! – ответила Мари, лицо которой приняло обычное веселое выражение.

– Так и сделаем! Ты поведешь меня туда и покажешь все свое хозяйство, не правда ли, маленькая Робинзонетта?

– Мое имя Мари, – простодушно возразила девочка.

– Очень хорошо! – ласково сказал господин Гризоль. – Это чудесное имя дано тебе крестной матерью; но я нашел для тебя другое, не хуже: я хочу назвать тебя Робинзонеттой, потому что тебя можно смело считать маленькой дочкой Робинзона. Значит, отныне тебя зовут Робинзонетта, не правда ли?

– Как вам угодно, – кротко ответила Мари.

И это имя тотчас же стало повторяться в толпе, в которой, наверное, не все понимали смысл придуманного господином Гризолем прозвища.

Когда господин Гризоль и его юная арендаторша покинули гостиницу и направились к Совиной башне, более пятидесяти человек последовали за ними, и это шествие через всю деревню превратилось в торжественную процессию. Слышны были крики: «Да здравствует добрый господин Гризоль!», люди хлопали в ладоши, повторяли имя «Робинзонетта». А некоторые даже кричали: «Долой Гюро!»

Куда исчезло всемогущество ростовщика? Какое чудо уничтожило его роковое влияние? По правде сказать, эта перемена взглядов, или, вернее, утрата сдержанности, которую все проявляли по отношению к толстяку, – все это произошло не сразу. Надо было, чтобы нашелся кто-то, кто осмелился бы надеть на Гюро шутовской колпак, и понятно также, что тяжелое впечатление, произведенное беспричинным преследованием маленькой Мари, послужило сигналом к возмущению. Господин Мишо был первым, кто не побоялся открыто принять сторону мамаши Бюрель, изгнанной из дому за защиту бедной девочки ее сыном. Своим честным и мужественным поступком господин Мишо заставил многих задуматься, почему они унижаются перед этим злым человеком и, ничем ему не обязанные, выделяют его среди других, зная, что он не заслуживает этого? И смелости другого богатого фермера, господина Гризоля оказалось достаточно, чтобы окончательно разрушить эту стену угодливости. Мало-помалу образовался круг людей, которые перестали бояться господина Гюро; чувство презрения и негодования пришло на смену прежнему раболепию. Личность господина Гюро начали разбирать по косточкам, и вскоре нашлись смельчаки, которые, не стесняясь, высказывали свое нелестное мнение о нем. Не одно предприятие, хранимое до сих пор в строжайшей тайне, было теперь предано гласности, и нашлось множество доказательств, которые изобличали этого человека в весьма некрасивых поступках. Одни знали одно, другие другое; доверие к Гюро, а также нравственное влияние этого жадного, грубого, безжалостного афериста постепенно сошло на нет.

Таким образом, чувство негодования, постепенно распространяясь, охватило лучших и достойнейших людей; вот отчего и старшина, зараженный примером других, посчитал себя обязанным воспользоваться приключением маленькой девочки, к которой он относился совершенно равнодушно, чтобы исполнить свой долг по восстановлению справедливости, что, по его мнению, было его священной обязанностью.

Понятно, что такое унизительное и обидное отношение задевало ростовщика и, учитывая его грубый, упрямый и надменный нрав, только подстрекало к борьбе и заставляло сопротивляться с отчаянным упорством. Он высокомерно принял вызов и, замечая, что почва ускользает у него из-под ног, становился все более жестоким, все более безжалостным, требуя уплаты долгов и стараясь выжать из своих жертв все, что только можно.

Вот почему толпа так обрадовалась удачной мести господина Гризоля.

Нечего и говорить, что матушка Бюрель изо всех сил стремилась расплатиться со своим бывшим хозяином; она заплатила ему из первых денег, полученных за работу у господина Мишо; она отдала также жалованье сына за шесть первых месяцев, причем фермер, зная, что этой суммой не покрывается весь долг, дополнил ее, выдав недостающую сумму авансом. С тех пор и мать, и сын вздохнули свободнее, и надежда на лучшее будущее наполняла их души радостью.

Как бы там ни было, Робинзонетта – ее теперь иначе и не называли – вступила в полное и законное владение Совиной башней на правах пожизненной арендаторши; избавившись от всякой зависимости, она могла теперь свободно думать об улучшении своего хозяйства и своей жизни вообще.

Благодаря прибыльности ее маленького, но все разраставшегося торгового дела, она могла почти каждый день добавлять что-нибудь к своей обстановке.