Эжен Мюллер - Робинзонетта

– Нет!

– Но позвольте узнать, если этот штраф будет назначен, кто же его заплатит?

– Маленькая браконьерка.

– Я прошу вас заметить, что она несовершеннолетняя, что у нее нет ни родителей, ни опекуна, кто мог бы ответить за нее.

– В таком случае ее надо засадить как бродягу…

– Послушайте, господин Гюро, давайте уладим это дело миром. Ведь девочка ничего не знала о запрещении; если теперь, когда ее предупредили, она подверглась бы вторичному обвинению, то мы могли бы проявить строгость. Ну и, наконец, подумайте о поговорке: «На нет и суда нет».

– Ничего я улаживать не хочу. Пусть дело идет своим законным порядком, – сказал господин Гюро.

– Значит, это ваше последнее слово? – спросил старшина.

– Да.

– В таком случае, – сказал старшина, – протокол должен быть переделан, потому что полевой сторож должен обвинить меня.

Господин Гюро изумленно взглянул на него.

– Да, – продолжал старшина, – потому что нельзя преследовать малолетнюю девочку, которая ничего не знала о переходе берега в вашу собственность, и, кроме того, я должен отвечать за ее поступки по двум причинам. Во-первых, мое звание старшины обязывает меня быть как бы опекуном сироты в моей общине, и во-вторых, если дитя и ловило раков в речке, то только для того, чтобы доставить их мне, так как я просил ее об этом. Значит, я и отвечаю за ваш убыток.

Указывая на присутствующих, он прибавил:

– Эти господа – свидетели моего заявления; они могут подписать протокол, если вы настаиваете на его составлении. А затем – желаю вам всего хорошего, господин Гюро.

Господин Гюро, по-видимому, был очень недоволен. Он поворачивал свои злые глаза направо и налево, не зная, что ответить, тем более что все присутствующие, сохраняя серьезный вид, по-видимому, потешались над ним.

– Вы еще пожалеете! – сказал он, едва сдерживая ярость. – Доброго вечера, господа!

И, нахлобучив шляпу, он вышел из комнаты.

Когда он ушел, старшина сказал мне:

– Мартен, дело решено: будет следствие или нет, в протоколе будет только мое имя, а вы должны сейчас же пойти и сказать девочке, чтобы она не беспокоилась, но больше не ловила раков на земле господина Гюро.

Затем он сделал мне знак удалиться, а сам остался, чтобы посоветоваться с другими членами совета».

Закончив свой рассказ, Мартен вздохнул с явным облегчением и спросил Мари:

– Вот я и пришел рассказать тебе об этом, но, черт возьми, почему ты сразу не сказала мне, что ловила раков для старшины? Может быть, тогда я и сам смог бы уладить это дело. Почему ты не сказала мне?

– Боже мой! – ответила девочка, растроганная так, что едва могла говорить. – Оттого что…

Она улыбалась, а на глазах ее блестели слезы.

– Ну вот, – сказал Мартен, – мое поручение исполнено. Прощай, девочка!

– До свидания, дядюшка Мартен!

Полевой сторож спустился с горы. Когда Мари потеряла его из виду, она в изнеможении села на порог своего жилища и сказала Волчку, обнимая шею верной собаки:

– Ну, что я тебе сказала? Не говорила ли я тебе, что Бог добрый? Видишь, это правда!.. Старшина, с которым я еще не сказала ни одного слова, защищает меня, потому что хорошо знает, что я ничего дурного не хотела сделать, и потому что строгость господина Гюро показалась ему слишком уж бесчеловечной. Представляешь, Волчок? Он, наверное, специально купил это место – только для того, чтобы причинить мне неприятности. И если бы я была вынуждена продолжать ловлю в другом месте, он купил бы и другой берег, и всю реку, только чтобы иметь возможность привлечь меня к ответственности! Но я больше не буду ловить раков, о нет!..

Таким образом, доброму Волчку пришлось выслушать пространное объяснение: Мари не скупилась в восторженных выражениях в адрес своего благодетеля-старшины.

Она решила немедленно пойти в деревню, чтобы поблагодарить его.

Но каково же было ее удивление, когда старшина встретил ее с каким-то холодным, если не сказать грубым равнодушием.

– Хорошо, хорошо! – ответил он, прерывая ее робкие изъявления благодарности. – Иди и старайся, чтобы тебя больше не могли упрекнуть ни в чем, потому что я не всегда буду в состоянии принимать твою вину на себя.

И он без церемоний выпроводил ее, так что бедная девочка подумала, что допустила какую-то неловкость. Она ушла расстроенная, почти сожалея о вмешательстве этого человека, который, сделав ей одолжение, как будто считал ее недостойной своего заступничества.

Не откладывая, она тотчас же пошла к матушке Бюрель, намереваясь рассказать ей о случившемся. Но по лицу доброй женщины она уже догадалась, что не сообщила ей ничего нового.