Дарья Вильке - Мусорщик

Он представил, как с полной сумкой, которую принес Проходящий, в его дом влезают магазинная суета, человеческие голоса которые переговариваются сварливо или ссорятся из-за килограмма сахара, – и ему стало тошно.

– Где ты это купил? – спросил он, положив вилку на стол.

– А тут за углом чудесный магазинчик есть, – безмятежно улыбался Проходящий, – там, знаешь, прямо внутри пекут белый хлеб и все пропахло булочками и караваями.

Мусорщику совсем не хотелось представлять себе этот магазин – и людей в магазине – и он уже пожалел, что спросил.

А еще он понял, что Проходящий его ужасно раздражает. Улыбкой, наклоном головы, веснушками, спокойной радостью.

Только теперь он увидел, что Проходящий сидит в оранжевом фартуке. Тот обвязался небрежно оранжевыми завязками, завязал их ленивым таким узлом.

Оранжевый фартук с цветком, нашитым аккуратно на карман.

Мамин фартук.

– Ты откуда взял его? – Мусорщик почувствовал, что внутри будто закипает вода – много воды.

– Да в шкафу, внизу, – пояснил Проходящий, будто так и надо, заявляться к незнакомому человеку в дом, шарить по шкафам, брать дорогие ему вещи.

– Кто тебе разрешил тут копаться? – голос Мусорщика стал совсем деревянным.

Проходящий растерялся.

– Да я ведь для тебя старался, чудила.

– Я не чудила, – отчеканил Мусорщик. – По шкафам без моего разрешения не лазить. И фартук мамин не брать.

Мусорщик встал и вышел из кухни – и не оглянулся, чтобы не видеть, как растерянно смотрит ему вслед Проходящий.

Раньше время скрывалось где-то от Мусорщика – может быть, его проглотил мусор. Или свалка. Или просто он старался не замечать его. Потому что если замечать время, то оно становится как мусор и ты думаешь о нем, точь-в-точь как о мусоре: сколько его осталось, да сколько его было, да зачем его много, да зачем его мало, да что делать, когда его много или мало.

Когда время не замечаешь, то все гораздо проще – его будто бы и нет.

А иногда про время тебе кто-нибудь напоминает. Ты вот не хочешь – а он напоминает.

Как Мусорщику о времени стал напоминать Проходящий.

Ведь как оно было? Весну и утро Мусорщик всегда определял по Свалке и по солнцу. Впрочем, зиму с осенью тоже. Только лето было не таким – оно плавно перетекало из весны в осень.

Весной на Свалке появлялись старые кресла и журнальные столики, шкафы и разломанные постели – люди как сумасшедшие избавлялись от зимы, от прошлого, от надоевшей жизни. Или просто, унюхав весенний, пахнущий зеленым арбузом воздух, подчинялись разноцветным рекламным брошюркам мебельных магазинов, которые утягивали их в будущее без воспоминаний. Даже там, где ничего не должно было расти, пробивались из луковиц, забытых в прошлом году другими мусорщиками, нарциссы. Трава росла на глазах: отвернулся – и Свалка становилась нежно-зеленой. Замешкался – и запела утренними весенними птицами.

И с утром так же – оно выдавало себя тенями, косыми солнечными лучами и лужицами холода под подошвами. Так было всегда. А теперь все изменилось.

Теперь Мусорщик открывает глаза и знает – утро пришло против его воли. Это не он зовет утро теперь, не он приносит его в темную квартиру и темный двор, а Проходящий. Мусорщик сонно смотрит на носки с лосями (хотя весна и жарко уже носить шерстяные носки) и чувствует: этот проходимец успел украсть его утро. Потому что рядом, на одеяле лежат носки. Другие носки. Совсем новые носки, свежекупленные, которых никогда не касалась рука мамы и которые выглядят ужасно, позорно новыми и белыми в Мусорщиковой квартире. Они бесстыдно лежат на его одеяле, развалясь немым намеком: началась другая жизнь, пришла весна, время изменилось, наступило время новых хлопковых носков, заботливо подкинутых в твою постель чужим, которого ты не звал и не хотел в своем мире.

Но он не хочет никакой весны, никакого нового времени! Он не хочет, чтобы самонадеянный нахал устанавливал здесь свои порядочки. В конце концов, это он его приютил – а не наоборот.