А какую роль в этом десанте играл мой дед? И какую роль взяла на себя моя бабушка, оставшаяся двадцатилетней вдовой? Хотела казаться сильнее, устойчивее, чем была на самом деле? Хотела стать еще и для других опорой?
Я повернулась на тахте так, чтоб видеть мамино лицо. Ее спокойное, немного усталое лицо, с глазами, глядящими поверх книги, не в потолок, а примерно на правую верхнюю полку стенки, уставленную кофейным сервизом из ФРГ.
А не станет ли теперь мама играть роль женщины, которая не боится одиночества? Потому что вон за тем углом, а не за тем, так за следующим ее ожидает интересная жизнь, и ей это точно известно. И кроме того, вполне можно обойтись, имея такую работу, такую дочь, такую квартиру с чешской неполированной стенкой…
И дальше все мысли пошли в том же роде. Стыдные, тяжелые мысли, ими не поделишься ни с одним человеком на земле. Если собрать все их воедино и вывести среднее арифметическое, получится: «Все люди хотят выглядеть лучше». — «Но некоторые идут на смерть, утверждая свой идеал. Нет разве, девочка?» — возразил мне из темноты голос, которому я совсем недавно верила.
«А другие пытаются присвоить себе их черты, пользуясь чисто внешним сходством».
«Еще месяц назад было бы тебе неприятно, если бы ты сообразила, что у твоей Классной Дамы и Галины одно лицо? Ну, вот видишь, значит, ты не объективна». Приходилось соглашаться, хоть и безо всякого энтузиазма.
— …Мам, ну что тебе стоит?
— Только без бумажек. Устно.
— С бумажками интереснее. Гарантия есть.
— Три. Только трех определим и — спать.
Что ж, это, в конце концов, походило на игру. Есть такие игры. «Мнения» — например. Если бы в комнате стояла доска, я бы написала на ней: Лариса, Громов, Шполянская-младшая. А так я только произнесла эти имена, но широко, с росчерком и, вскочив с тахты, сунула в руки маме кусок бумаги и карандаш.
Сама я устроилась у письменного стола. Чего мне больше хотелось? Вычислить какую-то объективную истину? Высказать собственное мнение? Или отгадать, что напишет мама?
— Видишь ли, Женя, это все гораздо сложнее, чем ты представляешь, — сказала между тем мама, занося карандаш над бумагой, но все еще ни буквы не решаясь написать. — Жизнь не знает точных рамок и однозначных решений.
— Крой двузначными! — бодро разрешила я.
Мы с мамой обе долго сидели над чистыми листками, и обе разом принялись писать. А когда написали, можно было сравнить. По первому пункту у мамы стояло: «Деловая женщина. Суперменша». А у меня: «Со мной не может случиться ничего плохого». О Громе, вспоминая нашу поездку, я выдала: «Пройду первым!» У мамы шло по-другому: «Я доволен своим ростом». О Вике: «Солнышко» — это мама. А я: «Со мной весело». Я так написала, но в то же время могла дать честное слово: это не маска и не роль. Просто так Вика чувствует себя в жизни. Вика родилась для радости, как другой рождается для исторического подвига, а третий — для самоотверженности.
Объясню. Например, из долга, из патриотизма многие во время войны ходили по госпиталям. И там мыли полы, кормили с ложечки лежачих. И чувствовали себя нужными и даже важными людьми месяц, полгода, год. Но я уверена: залети на миг в любую тяжелую палату Вика, ее бы вспоминали дольше, чем моющих Чижовых.
«Как лучик», — говорили бы о ней. А что нам в трудный момент (им во всякий момент) нужно больше лучика?
И Генка влюбился в нее не зря. Он тоже понял, что Вика — солнышко. Но почему папа с бабушкой утверждают: «Изумительная эгоистка», «Умеет только брать»? Разве отдавать свои лучи — это мало? Скажете, лучи отдаются бессознательно и без ущерба для себя? То есть с одной стороны как бы отдаются, с другой — как бы все остаются при себе…
Ну что ж, считающим так я советую: попробуйте-ка стать лучезарными. Ну, как? Напрягитесь, еще напрягитесь! Улыбнитесь, излучайте. Не вышло? То-то!
Спросите лучше у Генки, каково оказаться в темноте…
— Мама, — стала я усиленно тереться лбом и носом о мамино плечо. — Ма, ты все равно не спишь, не читаешь, обсудим еще одного?
— Не хочу, — мама отмахнулась от меня даже с раздражением. — Хочу подумать о своей жизни.
— Твоя жизнь, моя жизнь — разве не одно целое?
— Ну и демагог же ты, Женечка. Кого же будем препарировать, упрямая дочь?
— Генку Длинного.
— Кого-кого? Неужели представляет интерес?
— Мы ж его не просто будем обсуждать, не как сплетницы. А с научной точки зрения. Какова взятая на себя роль и какова сущность субъекта, ставшего объектом нашего внимания, — сказала я, умильно заглядывая в лицо своей умной-благоразумной маме.
Читать дальше