Елена Криштоф - Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой

На базаре яблоки лежали небольшими кучками, и мы пошли вдоль ряда, выбирая похожие. А я еще придумала спрашивать: из какого хозяйства? Встреться нам кто-нибудь из «Приморского», получилось бы здорово: мы принесли бы в класс что-то вроде привета от тех людей, которые хоть нас в глаза не видели, но оказались связанными с нами полуродственной веревочкой. Ведь можно и так сказать: из-за них мы всю осень были счастливы особым счастьем объединения.

— Ну, — сказала тетка в пальто с норкой, — или берете, или идете. Рассматривать меня нечего, из личного я хозяйства, из личного. Из какого еще?

Другая спросила:

— Ищете кого?

— Из «Приморского» знакомых, — сказала я. — Не встречали?

— Домой, что ли, яблок обещали завезти? Так это и мы можем. Только договориться.

— Нет, там сорт особый: «дружба народов» — не слыхали? — Вика столкнула к затылку ушанку и подставила теткам сразу все свое улыбающееся лицо.

И случилось то, что всегда случалось: тетки тоже заулыбались. Причем видно стало, как им надоело переругиваться, сводя губы, как рады они растянуть рты по-доброму.

— «Приморский», это который? Где Пименов, что ли?

— «Приморский» на выставки ездит, а мы — так. Но саженцы, между прочим, от них брали. «Джонатан» называется.

Мы взяли яблоки у тетки с «джонатаном», а когда ссыпали их в Викин портфель, стоящая сбоку старуха спросила:

— А почему у меня не взяли? У меня слаще будут и крупнее.

Но нам нужна была особая сладость, и мы ее получили сполна, когда принесли яблоки в класс и сказали, что это, видно, уже и в самом деле последние, но оттуда. Из «Приморского».

Утро было раннее, и в классе еще горел свет, разгоняя декабрьские сумерки. Мы все собрались тогда на первых партах, возле учительского столика, и хрустели молча. На каждую, густо заселенную парту приходилось по яблоку. Мы на этот раз объединились с Громовым и Шурой Денисенко, а Классной Даме выделили самое румяное.

— А где вы их храните? — спросила Лариса. — Неужели на балконе?

— На балконе. — Вика вгрызалась в яблоко и объясняла: — Знаете, берете на почте большой бумажный мешок или в магазине картонный ящик и от снега — клеенкой. И — забываете. А потом в один прекрасный день наоборот — вспоминаете. И тут прямо в нос, пардон, в душу вам бьет ни с чем не сравнимый аромат «дружбы народов».

— «Джонатана», — поправила Эльвира.

— «Дружба народов», — назидательно повторила Вика, оглядывая совсем обглоданный огрызок, который должен был перейти к Громову. — «Дружба народов», девушка, сорт, который вы потребляете вот уже третий месяц, не догадываясь об этом.

— Догадываясь, догадываясь, — перебил ее Пельмень и надвинулся грудью: — Почем брала?

— То есть? — Вика прищурила на него глаза.

— А то и есть, что я вашу романтику базарную сколько наблюдаю, никак не пойму: ну, Денису, Грому — ладно, а тебе зачем врать?

— Она ведь хотела, мы все хотели…

Пельмень даже не оглянулся на Денисенко, а я рот раскрыла: значит, не одни мы с Викой играли в эти дед-морозовские игры?

— Тебе зачем? — не унимался Пельмень, как будто и в самом деле хотел понять что-то важное.

— Для аромата, — ответила Вика и скучно вышла из круга.

— Нет, все-таки нельзя так прямо! Нельзя быть таким прагматистом, Садко. Нет!

Наша Классная оглядывала нас, ища поддержки. Но и Марта Ильинична тоже, между прочим, не нашлась, когда Пельмень к ней адресовался с вопросом о романтике.

— В жизни должно быть очарование, — начала она бодро, но споткнулась и как-то застеснялась. Потом еще сказала: — Даже у Пушкина есть: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Правда, сохранил ли он это убеждение до конца своих дней? Вот в чем вопрос.

— Но, Марта Ильинична! Нам до конца еще столько расти! — возопила Шунечка. — У нас же вообще еще ничего не было, кроме золотого детства! Зачем его отнимать?

— У тебя отнимешь!

Ничего особенно смешного не было в словах Мишки Садко, но мы грохнули.

Нам просто необходима была разрядка. И мы любили друг друга и этим смехом заявляли всем вокруг о своей любви. И еще я думаю: детство наше в декабре прошлого года действительно продолжалось. А теперь что ж? Юность сразу вот так и настала? Или взрослыми мы стали из-за того, что Вика полюбила Поливанова, от нас ушел отец, и, кроме того, я потеряла верные шансы на медаль?

…Все это в который раз я старалась понять, сидя в автобусе. Автобус же, не торопясь, трусил в дальние страны, то есть в поселок, где жила моя бабушка.