Сергей Иванов - Тринадцатый год жизни

А потом положил трубку и почти не услышал, что напоследок ему прокричала Стелла. Он и так знал, какой наградой его должны наградить за дела.

Положил трубку… И остался в будке. Понимая, что, в сущности, ему совершенно некуда идти. И стоял там. Словно манекен в витрине. Или словно заспиртованный в банке червяк.

И в этом месте мы расстаёмся с ним навсегда.

Стелла, чуть ли не теряя сознание от ужаса, закричала:

— Подонок!

И бросила трубку.

Даже Ваня пришёл взглянуть, что случилось. Маша сидела, застывшая, как статуя, с изумлённым выражением лица.

— Маш, сюда сейчас придут мои родители. Тебе лучше здесь, Маш, не быть…

Нина Александровна вбежала в квартиру, увидела Ваню и Стеллу, не то закричала что-то, не то засмеялась и, что было в ней горя, ударила дочь по щеке.

Георгий Георгиевич, который вбежал вслед за женой, словно не увидел этого удара, сказал с холодностью:

— Ну вот, Стрелка. Всё, как ты хотела.

Шаровые молнии катались и летали по комнате. Всё происходило словно одновременно…

Ваня закричал:

— Эй ты! Не смей Стрелку трогать!

Мать, стоя с бессильно опущенными руками, выронила из глаз две слезы. И потом ещё две. Стелла видела их все четыре. Щека её горела — чувствовала Нинину ладонь, каждый Нинин палец.

Гора что-то произнёс.

А больше… а всё время говорила Нина, говорила, будто не существовало Ваниного крика, говорила обидное, без конца обидное. Так хотелось защититься — надерзить в ответ. Испугалась… Нет, не новой пощёчины. А того, что потом ей не дадут и полсекунды на оправдание. Не дадут сказать: «Не я это! Как же вы могли подумать, что это я?!»

И ещё она боялась… Если родители узнают, что это Лёня сделал, они могут опять разойтись. Они ведь пришли в ужас именно от Стеллиного поступка. Подумали: надо её скорее спасать, такую бессердечную и жестокую дрянь!

А узнают, что это Лёня — ну тогда ничего, тогда это дяди Венины проблемы, а им можно спокойно разводиться…

Но кто же тогда Лёню воспитал таким?.. Компьютером-шакалом! Кто же ещё — Нилегины папа с мамой! Они «воспитали», потому что, наверное, очень плохо его воспитывали. И со Стеллы не надо спрашивать слишком много. У неё тоже хватало «воспитателей». И если она вела себя жестоко, то ей тут есть кому за это сказать спасибо, есть!

И однако же нельзя всё валить на учителей, на родителей. Ведь человек, в конце концов, не кусок пластилина — что захотят из него, то и слепят. Человек сам за что-то должен отвечать. Ни Лёня, бессердечный добряк, ни родители, никто не будет держать ответ перед её совестью, а только она одна.

И Стелла не произнесла ни слова.

Была ей и награда за это её терпение. Думая своё, она почти не услышала предназначавшихся ей упрёков и криков, а только один… шум. Что-то вроде бормашины за стеной: неприятно, конечно, однако лично твоих зубов не касается.

Такое вот немного туповатое утешение.

…Родители и Ваня сидели за пятичасовым чаем. Обычно это было воскресным времяпрепровождением. Но сегодня на работу никто не собирался и… надо же с чего-то начинать семейную жизнь.

— Стелла, ты идёшь?

Стелла покачала головой. Она только что надела свитер через голову и стояла такая милая, такая растрёпанная, что матери невольно захотелось улыбнуться и простить её. И даже, быть может, самой попросить прощения. Но вспомнила, какую боль она пережила из-за дочери. И сдержала улыбку. И не спросила, что за сборы, куда. Повернулась и ушла, даже не пожав плечами. Ничего-ничего, пусть как следует прочувствует!

Среди разных сортов горя есть такой особый сорт — горе людей, добившихся своего. За каждую победу, так или иначе, расплачиваешься куском души, и в чём-то поступаешься благородством (а что делать — борьба), и на какое-то время забываешь о доброте (а что делать — побеждает кто-то один). Ты думаешь: не для себя же стараюсь, для других (для Вани, например). Но те, для кого ты стараешься, возьмут немного погодя твою победу, рассмотрят её со всех сторон. «Что-то дурно, — скажут, — она попахивает!» Так ей, наверное, когда-нибудь скажет Ваня.

И когда-нибудь побеждённая Нина скажет ей: «Ну вот мы сошлись — твоей милостью. А любви нет!» Что Стелле сделать? Пожать плечами? Нет. Она будет молчать, опустив глаза. «А может, мы и без твоей помощисошлись бы. И совсем иначе!»

Она задержалась в прихожей, глядя на то, как Горины плащ и шляпа висят рядом с Нининым пальто. Уже повернула замок — и услышала из кухни: «Георгий, будь любезен, передай мне варенье». Словно это не Стелла, словно это пустой ветер хлопнул дверью.