Тимоте де Фомбель - На волосок от гибели

Едва опомнившись, он услышал шорох шагов Балейны и снова потерял сознание. В конце концов маме пришлось окатить его водой из ведра.

Я не сразу оценил, какое важное открытие совершил папа. Подумал только: «Вот было бы здорово, если бы на будущий день рождения он оживил мою пчелу из мха, как оживил сейчас Балейну!» Однако я заметил, что ассистент как-то странно смотрит на профессора. Папа поймал Балейну, посадил ее в шкаф и запер дверцу на ключ. Я не решился напомнить ему, что это же мой подарок… Наверное, Сирено вернулся домой вне себя от досады и любопытства. Он никак не мог понять, как удалось профессору сотворить чудо — заставить Балейну ходить.

Когда его отстраняли, Тони Сирено действительно обижался до глубины души.

Дальше события развивались с бешеной скоростью.

На следующей неделе Балейну показали Верховному Совету Дерева. Зал заседаний был набит битком. Пришли и мы с мамой; нас посадили на самом верхнем ярусе, под потолком. Мама гордилась тем, что ее позвали. Даже надела свою лучшую шляпку, красную, с вуалеткой. Мне она повязала трикотажный галстук — ведь я, как-никак, только что стал совсем взрослым, семилетним. Черную шляпу меня заставили снять и держать в руке. Я не понимал, зачем нужна шляпа, если ее нельзя надеть. Другую мою руку постоянно сжимала мама.

В ожидании необычного зрелища все оживленно болтали.

Появился Тони Сирено. Его тоже отправили на верхний ярус, но с другой стороны. Я видел, как он расталкивает публику, пробираясь к балюстраде, — весь красный, вспотевший. Вот уж кому здесь совсем не нравилось…

Я глянул вниз: папа как раз встал за кафедру и попросил тишины. Он держал в руках небольшой ящичек. Все мгновенно умолкли. Когда он заговорил, я почувствовал, что мама сжала мою руку еще сильнее.

— В этом зале, дорогие друзья, я всякий раз рассказывал вам о Дереве, о его силе и мощи. Если упоминал о тле, то лишь потому, что она питается его листьями. Если говорил о дожде, то лишь потому, что он поит Дерево влагой. Сегодня я покажу вам Балейну. Мое новое открытие тоже неразрывно связано с жизнью Дерева. Но только через неделю я открою вам, в чем его суть…

Тут он поднял глаза к небу. Зал заседаний располагался внутри вертикальной ветки, выдолбленной зеленым дятлом. Так что вместо потолка все видели облака, синеву, сплетение ветвей — ведь Совет собирался на самой Вершине. По залу скользил солнечный луч, в котором плясала мелкая пыль. Он осветил нас с мамой как раз в тот момент, когда отец посмотрел наверх. Наши глаза встретились, и у папы дрогнули ноздри. Никто ничего не заметил, но это был тайный знак, известный лишь нам троим.

Собравшиеся притихли. Папа вышел из-за кафедры, положил ящик на пол, осторожно снял одну из стенок, и все увидели, как Балейна выбралась оттуда. Мой подарок твердым размеренным шагом двигался по залу, неся на спине всё те же черную коробочку и пузырек. По залу волной пробежал восхищенный шепот. Все были потрясены и завороженно смотрели на Балейну. Я заметил даже, что один из премудрых старцев заплакал от умиления. Неужели моя игрушка так для них важна? Да, ожившая Балейна предвещала новую эру в истории древесных жителей.

Папе устроили грандиозную овацию, оглушительные крики «ура!» ласкали слух мамы, заставили покраснеть от злости Тони Сирено и привели в трепет все листья с окрестных ветвей.

Следующую неделю мы провели в кромешном аду.

Каждый день к нам приходило по двадцать, тридцать, а то по и пятьдесят человек, желающих непременно поговорить с отцом. Они выстраивались в очередь, часами сидели на кухне и пили горячий напиток из коры. Мама улыбалась каждому из гостей, но в душе все больше тревожилась: папа таял на глазах.

Он замкнулся в себе, все время сидел в кабинете. Потерял аппетит. Страдал бессонницей. За пять дней постарел лет на тридцать. А на шестой перестал выходить к посетителям. Мама от его имени попросила у всех прощения и предложила разойтись по домам. Они ушли, но крайне неохотно.

Мама постучалась к отцу, он открыл ей. Я тогда был занят: из липкой массы хлорофилла лепил муху, чтобы папа когда-нибудь оживил ее и заставил по-настоящему летать. Увлеченный своим замыслом, я перемазался до ушей.

Через несколько часов мама вернулась. Казалось, разговор ее успокоил. Мне она сказала одно:

— Завтра папа выступит перед Верховным Советом.