Илга Понорницкая - Подросток Ашим

Потом были дни, когда папа с утра оставался дома, и Мишка думал: «Зачем вообще из школы домой ходить?»

Папа бесконечно рассказывал Мишке, что он, Мишка, не там поставил ранец и не так школьный пиджак повесил— надо было перед папой стоять и это слушать. А за едой папа изображал, как Мишка сутулится, и ахал, сколько он накрошил, и проверял у него в тарелке, хорошо или нет объедены косточки.

Мама уговаривала отца:

— Пожалуйста, Саша, помолчи, ну, пожалуйста…

Отец вскидывался:

— А ты меня не затыкай!

А если Владька в комнате просыпался от шума и тоже подавал голос, отец строго смотрел на Мишку, спрашивал:

— Ну, чего ждёшь?

Мишка должен был бежать к Владьке, совать ему под бок медведя и лису и колыбельную петь:

— Спать надо, Владя, баю-баюшки!

Брата было так сходу не уложить. А папка вскоре начал днём тоже спать, как детсадовец. Пообедает, отодвинет тарелку и скажет: «Ну что? Пойду-ка я в царство Морфея. Глядишь, время до завтра быстрей пролетит». Хотя непонятно было, зачем ему, чтобы скорее пришло завтра, потому что он опять оставался дома и укладывался в постель после обеда. И тогда Мишка должен был хнычащего Владьку выносить из комнаты в кухню и там всё время повторять ему: «Тихо, тихо…»

Однажды мама сказала Мишке, чтоб собирался гулять, и Владьку тоже одела. Втроем они поехали на бывшую папину работу. Это, вроде, уже во втором классе было. Когда начинают ставить оценки. А Танька последний год в садик ходила. Мишка успел понять к тому времени, что в садике гораздо интересней, чем в школе. Если бы только — тоже не спать, а после обеда сразу домой.

На математике ему уж совсем скучно было, и как-то раз он решил задачки в двоичной системе. Думал, учительница обрадуется — во всех тетрадках всё одинаково, а у него есть над чем покумекать. Но Людмила Юрьевна только помахала его тетрадкой перед классом и объявила:

— Прокопьев ленится решать задачи, у него в классной работе только единицы стоят, да ещё нули. Вот и получил он сегодня большую «единицу»!

Мишка не представлял, что бывает, когда приносишь домой «единицу». И он всё никак не мог выбрать момента, чтоб маме обо всём рассказать.

В длинном ангаре стояли станки. Люди оставляли работу и подходили к ним троим. Мама тушевалась, ковыряла кроссовкой бетонный пол. А после осторожно поставила Владьку на пол и велела Мишке его за руку держать. Сказала:

— Я к мастеру схожу.

Мишке стали показывать, куда в станок железка вставляется и куда потом нажимать. А нажимать надо было сразу и на кнопочку, и на рычаг, иначе станок не заработает.

— Это защита от дурака, — объяснили Мишке. — Ну, вот, чтоб ты ненароком вторую руку в станок не сунул.

И Мишка так понял, что это его дураком назвали. А ведь никто не знал про его «единицу». Он только было обиделся, как мама появилась с ним рядом. Весёлая. И потом она шла по улице из мастерской — чуть не прыгала, хотя и Владьку тяжёлого несла.

Только не говори никому, что мы были здесь, только не говори! — твердила она Мишке. — Как же они без папки-то нашего, мастер Алексей Николаевич, тот пожилой, ты видел его, он и сам признал, что без папки-то как тяжело, он умница у нас, он столько умеет… И он не скажет, мастер-то, не скажет, что я здесь была. Лишь бы ребята ничего папке не сказали…

Папка опять стал ходить на работу и приходить домой только вечерами, а потом его и вовсе положили в больницу.

Мишка предвкушал, как вечерами мама станет им книжку читать, как они располагаться будут теперь все вместе на квадратном родительском диване — места хватит всем… Но оказалось, что маму теперь всегда жаль, мама стала на себя непохожей. И он тогда понял, что ему вовсе не нравится, когда папы по вечерам дома нет.

Папу то выписывали из больницы, то забирали снова. А когда он дома был, они шептались по вечерам с мамой, и он должен был уже в кухне с Танькой и Владькой играть. И ночью они тоже шептались. С этих времён Мишке запомнились слова, каких он никогда прежде не слышал: «Я буду служить тебе вечно». То ли снилось ему, то ли он в самом деле видел сквозь дрёму, как мама, сидя с краю постели, склонилась совсем к отцу, и тот, видно, жаловался. Слов не разобрать, печально выдыхал: «Бу-бу-бу-бу». Так жалуются. И тут совершенно отчётливо раздался мамин шепот: «Я буду служить тебе вечно».

Растрёпанная, носатая, а у тени на стене нос ещё больше — вороний клюв. Лохмы болтаются по ночной рубашке.

Мишка только увидел маму сквозь сон, услыхал её голос — и снова заснул крепко, спокойно. Мама сказала, что будет служить вечно — но ведь не ему сказала, отцу. Отчего Мишке сразу легко стало? И теперь легче становится, когда он вспоминает тень на стене и мамин голос. Ведь, может, и не было ничего, может, снилось ему…