Илга Понорницкая - Открытые окна

При этом он быстро-быстро перебирал ногами, чуть ли не бежал, чтобы успеть за высоким сутулым человеком, который молча уводил его с нашего края улицы. От Катькиного двора, от турника.

Костя закричал вдогонку:

— Мы же простили!

Но Серёгин отец его как будто и не слышал.

Лёня тоже подходил к нашему забору. Спросил у меня, как нога. Потом зачем-то стал объяснять:

— Вот, у нас здесь тренировка, у Малининых турник…

И вопросительно поглядел на Костю: мол, пойдёшь?

А Костя как будто не понимает, что его зовут. Или в самом деле не понимает?

Может, сердится ещё? У меня вчера как нога болела — я и то не сержусь.

Я Костю толкаю локтем: что, мол, стоишь? Иди тоже к Малинкиным — тренироваться! Мама не рассердится, я ей скажу, что ты здесь, рядом…

А Костя стоит — и ни с места.

Лёнчик потоптался ещё, сказал:

— Ёжик солёный.

Потом спросил — почему-то у меня:

— Ну, я пойду?

Из нашего двора было видно, как чьи-нибудь ноги время от времени взлетают над Катиным забором, через улицу от нас. Это означало, что у кого-то получилось сделать такое упражнение, как Катя нам показывала: подтяжка, кувырок, а дальше — ноги-ножницы… Или какое-то ещё…

Ноги то застывали вертикально — ступнями к небу, то проскальзывали быстро, обе вместе или одна за другой.

Чаще всего это были ноги в подвязанных сандалиях. Одну сандалию держала на ноге синяя ленточка, другую — жёлтый шнурок.

Я подумала: это же Лёнчик летает над турником. Выходит, он и вторую сандалию порвал…

Мама вернулась радостная. Сказала — завтра последний день в хозяйстве, а потом всё, домой!

И давай нас тормошить:

— Пойдёмте, прогуляемся напоследок! Сходим в Собакино. Уж такое красивое село! А может, и искупаемся в пруду. Знаете, какой там пляж!

Мы с Костей переглянулись. Мама заметила, но поняла по-своему.

— Лена, — спрашивает, — как твоя нога? Не болит?

Я говорю:

— Болит. Но вы идите без меня, я не обижусь.

Костя ушёл с мамой, и это означало, что его никто не тронет, ни липовские, ни собакинские. Вдобавок, они и Пальму взяли с собой.

А мне вовсе не хотелось в Собакино. Мне было стыдно перед этим селом, на которое мы с Костей, сами того не желая, возвели напраслину. Липовские могут теперь упрекать собакинских, что никто из них не пустил в дом нашу маму с двумя детьми — а ведь она в их же, собакинское, хозяйство и приехала!

Хозяйка понесла в дом варенье. Я хотела помочь, она сказала:

— Сиди, отдыхай. Завтра по банкам будем разливать.

Нагнулась над тазом — маленькая такая. Крякнула, подняла таз и потащила перед собой к ступенькам.

А я осталась во дворе.

В деревне было тихо. И эта тишина была густой, уютной. Она точно обволакивала тебя, как одеяло.

В тишине иногда раздавались голоса (слов было не разобрать), или скрипела калитка, или что-то стучало: тюк, тюк. Должно быть, кололи топором дрова.

Хозяйка выглянула:

— Скучаешь? Иди в сад, попасись, пока ещё ягоду видать…

Я вышла в сад.

Оттуда хорошо было видно улицу. Скрипнула Катина калитку, на улицу вышел Лёнчик.

Я видела в сумерках, что у него, точно, порваны обе сандалии. Одна сильно хлопала при каждом шаге. Лёнчик присел на корточки и стал заново привязывать шнурок. Потом потопал ногой и, видно, остался доволен, что так хитро подвязал сандалию.

Он пересёк дорогу и прошёлся мимо нашего забора, медленно так. Я видела, что ему не хотелось отсюда уходить. Дошёл до куста, постоял — и двинулся мимо забора в другую сторону.

Он надеялся, что мы увидим его — и позовём.

Очень ему хотелось, чтоб его позвали. А то ведь получалось несправедливо. Человек, с которым ты столько болтал в Сети, вдруг объявляется в твоей деревне. Но встреча получается какой-то дурацкой. Серёга сказал — недоразумение…

Ни разу я не чувствовала никого так остро — как будто все мысли роятся во мне самой. Костя не в счёт — Костя мой брат.

Я стояла за забором и разглядывала Лёнчика. А он меня не видел.

Лёнчик был совсем некрасивый. Лицо от загара тёмное. Но это не тот загар, каким хвастаются в школе первого сентября. Неровный у него был загар, пятнами. И нос, и щёки, и лоб облупились — кожа везде слезала. Волосы выгорели и стали светлей лица.

Майка на Лёнчике была грязная. А на майке приколот значок — большой и круглый, целое блюдце.

На майках не носят значков. А таких значков я и вовсе не видела. На нём был какой-то пушистый зверёк. Вроде, из мультфильма. А на лбу у зверька горела звезда.