Эдуард Веркин - Мертвец

В клубе было пусто. До вечернего сеанса ещё четыре часа, никого нет, лишь плёнкой горелой пахнет да где-то ведро железное брякает. Я пошёл на этот бряк и увидел мать. Она мыла пол. Зачем тут пол мыть? Всё равно приходит полтора человека. Но мать моет пол каждый день. Наверное, это ей значимости придаёт. Вообще пол должна обихаживать Сарапульцева, но у неё всё время что-то болит. Вот мать и моет.

Старается.

— Привет, ма. — Я чуть не поскользнулся, пол был уж слишком чистым.

— Привет. — Мать выпрямилась и сразу перешла к делу. — У отца был?

— Был.

— Ну и что? — Она поглядела на меня исподлобья. — Поговорили?

Значит, она специально к отцу сегодня не пошла. Чтобы не мешать нам, чтобы оставить нас, так сказать, наедине.

— Поговорили.

— И что?

— Я думаю, справлюсь.

— Ну и хорошо… Это хорошо. Конечно, это тяжело…

— Да я справлюсь. Делов-то, машину дров перепилить. В прошлом году две перепилили…

— Каких дров? — Мать остановилась.

Из-под швабры поползла грязная лужа.

— Как каких? Горбыля соснового. Я даже один справлюсь…

Мать подняла швабру, сняла тряпку, бросила в ведро, окатила меня брызгами.

— Значит, не сказал, — высморкалась она.

Значит, не сказал.

— Может, ты тогда мне объяснишь?

Мать уронила швабру, взяла меня за руку и потащила к себе в кабинет.

Кабинетом это называется только, на самом деле давно это уже никакой не кабинет, а не поймёшь что. Ржавые проекторы, пыльные динамики, коробки из-под фильмов, кубки, баскетбольные мячи, много вообще неизвестных штук, свободного места почти и не было, только вокруг стола немного. На три человека. Мать уселась под полкой с кубками, я под древним аккордеоном. На аккордеоне потрескались мехи, я даже подумал, что в нём вполне могут обитать мыши. Почему-то я так подумал.

— Молодец. — Мать покачала головой. — Молодец твой папаша, всё на меня свалил…

Она полезла в стол, стала что-то там искать, видимо сигареты. Не нашла. Захлопнула ящик с грохотом. Собралась.

— Дело в следующем. — Голос у матери стал решительным и противным. — У отца серьёзные неприятности, и ты должен ему помочь. На следующей неделе приедет комиссия, будут разбирать аварию. Ты можешь ему помочь.

Мать помолчала.

— В СМУ новый начальник, — сказала она. — У него большие связи. И в области, и в Москве. Он… сказал, что поспособствует.

— Понятно. Чтобы умилостивить нового начальника, надо ему отсыпать. Денег. Бабла. Баблоидов. А я при чём? У меня баблоидов нету.

— Отцу грозит два года. Конечно, его не посадят. Но на поселение вполне могут отправить.

Мать смотрела на меня. А я на неё. И на кубки. Когда-то кем-то завоёванные. И на мышиный аккордеон. А мать продолжала:

— Новый начальник уже, в общем-то, помог. Отец получит выговор, его лишат премии, сильно наказывать не будут. Но он нас попросил…

Мать замялась.

— Попросил, да… Они совсем недавно в наш город приехали… Короче, у него есть сын. Я не знаю, что там с этим сыном, он болеет чем-то. Редкая болезнь…

Она поморщилась. Я слушал. Мать спотыкалась, как Зюзя в глубокую пятницу.

— Видишь ли, у него проблемы из-за этой болезни, ему трудно находить друзей… Короче, ты…

Снова пауза. Подыскивает, как это лучше сформулировать. Чтобы мне не так обидно было. Да уж. Понятно, почему отец не смог сказать. Такое на самом деле трудно сказать.

— Короче…

Мать принялась мяться. Как будто ей тринадцать лет, её к директору школы вызвали, а у неё как раз ячмень на глазу небывалой силы.

— Тут такие вот дела…

Для нагнетания ситуации не хватало графина, сейчас как раз время было налить с дребезжанием воды, часть расплескать по столу.

А в глаза тоже не смотрит, как отец.

— Ты должен ему помочь, — выкрутилась мать. — Ты должен помочь этому мальчику. Ты слышишь?

Я слышал.

— Его отец очень нас выручил, ты теперь его выручишь. Мальчишку везде обижают, места живого нет, хулиганьё везде пристаёт… А ты сам знаешь, какие тут у нас живут, чуть не такой, так сразу привяжутся…

В охранники меня, значит. Мордоворота приставить им западло, я должен ходить. Нянькой.

— Он полжизни по больницам валялся, — мать набирала уверенности, — ему тяжело адаптироваться — новый город, новая обстановка…

Я пожал плечами. Я был удивлён. Если бы аккордеон над моей головой вдруг заговорил, я бы, наверное, меньше удивился. По больницам он валялся, видите ли… А мне-то что?

— Сенька не годится, — говорила мать, — сам знаешь, какой он безответственный…