Эдуард Веркин - Мертвец

— Он его в музей хочет поместить… — возразил Упырь.

— В музей! — усмехнулся я. — В Лондонский музей метеоритов! Продать за сто тысяч баксов он его хочет, вот что он хочет. А может, даже и дороже. Знаешь, сейчас метеориты в цену входят, из них такие украшения делают… А земля в последнее время тряслась, отчего там могло всё что угодно наружу вылезти. Даже метеорит. Ты думаешь, где собаку Секацкого нашли? Тут. Она вытряхнулась из земли… Короче, надо идти…

Где-то далеко-далеко завёлся дятел, тук-тук-тук, тупая дробь.

— Кукушка. — Упырь поглядел в небо. — Кукушка, кукушка, сколько мне лет осталось?

Не знаю, наверное, из-за температуры волосы у меня на голове поднялись от этих его слов. А этот дурак ещё и повторил:

— Кукушка, кукушка, сколько мне лет осталось?

Вральский дятел выстукивал дробь своим деревянным носом, стремился всей мордой к запрятанному в глубине мясистому короеду, щедро обещая Упырю десятки, даже сотни лет жизни.

— Классно, — сказал довольный Упырь, — кукушка мне много отсчитала!

Я не стал его разубеждать. Кукушка так кукушка. Хорошая примета.

— Надо идти, — повторил я.

— Ну да, пойдём…

Лес менялся. Он был уже как парк: редкие сосны, камни между ними, округлые, склизкие, лучше было на них не наступать.

Упырь снова остановился. Что ж он всё время так? Чувствует, что ли?

— Что? — спросил я. — Что ещё?

— Волк.

— Какой волк?

— Двухголовый… — совсем шёпотом сказал Упырь.

— Я хихикнул.

— Не, я, конечно, понимаю, что это всё чушь, но всё равно, как-то не так… Лес тут такой непривычный… Илья говорил, что тут какой-то дух…

— Какой ещё Илья? — не понял я.

— Ну, Илья, лысый который. Он говорил, что вообще дух тут всё охраняет…

Не будь похож на Вырвиглаза. Нет здесь ничего, просто дырки в земле. Пойдём.

Но мне самому стало не по себе, а может, это было просто от жара, скорее всего от жара. Я где-то слыхал, что люди, которые сильно болеют, у которых случается горячка, так вот, эти люди в какой-то момент своей болезни начинают ощущать, что кто-то рядом есть, хотя они в комнатах одни. Потом, уже выздоровев, они вспоминают это своё ощущение и рассказывают, что к ним приходил ангел. Или говорят, что смерть стояла у изголовья. Наверное, что-то подобное испытал и я.

Я понимал, что это температура, что это нервы, разыгравшееся воображение, я всё это понимал, но ощущение присутствия не отпускало.

— Нет тут никого, — сказал вдруг Упырь.

— Что? — не понял я.

— Нет никого.

— Ты тоже чувствуешь?

— Ага. Но нет никого. В лесу часто кажется, что кто-то за тобой смотрит. Это синдром джунглей. Нормально.

— Нормально…

— А чего ты тогда трясёшься? — спросил Упырь.

— Трясусь… Не знаю. Трясусь. Приболел, наверное.

— Он ещё про глаза рассказывал… — напомнил Упырь.

Тут я уж не выдержал и огляделся ещё раз. Никаких глаз вокруг не было, не надо нам никаких красных глаз… Почему, собственно, красных? Почему глаза должны быть красными? Лес как лес, светлый, но какой-то при этом мрачный. Или казалось мне это? Ощущение присутствия…

— Нет никаких глаз, — твёрдо сказал я. — Пойдём. Пойдём. Или уже передумал?

— Нет, не передумал. Просто…

Кто-то настойчиво и нетерпеливо смотрел мне в затылок, я обернулся рывком — и никого. Дерево. Деревья. Между ними какие-то тоненькие и худолистные рябинки в человеческий рост. Всё замерло, застыло.

— Что? — уже испуганно спросил Упырь.

— Ничего. Всё в порядке. Просто показалось… Что там Вырвиглаз говорил, петуха в жертву надо принести?

— Да, чёрного…

— Отлично.

Я принялся вытряхивать из карманов петушков, отлитых из чуть подгорелого сахара. Петушков оказалось много, я купил их и сам не заметил, сколько купил, они вываливались на мох.

— Петушки… Зачем…

— Какая разница? Чёрный петух, петушок? Это тоже в конце концов петух…

И я стал раскидывать леденцы в разные стороны. Глупо. Если бы я посмотрел на себя со стороны неделю назад, я бы, наверное, засмеялся. Суеверия, у нас тут полно суеверий…

И подумал бы, что я дурачок. Дурак.

Надо было собраться. Собраться. Я собрался. В домашней аптечке что-нибудь вчера… От чего только? Грипп, наверное, — простыл, нечего голову под колонку совать, теперь в ней какие-то черви… Лимон бы сожрать…

Заболели ноги. Вдруг. Неожиданно как-то. И сердце пошло, пошло, но я скрипнул зубами и загнал его вглубь, за рёбра.

И мы пошли дальше. Упырь молчал. Он замолчал, и теперь вместо его боботанья был только хруст мха, и я стал думать, что лучше бы он болтал.