Эрих Кестнер - Проделки близнецов

Мать опускается на колени и дрожащими руками гладит Луизу.

— Детка, моя милая детка!

Они стоят на коленях среди осколков тарелок. На плите благополучно подгорают свиные ребрышки. Вода в кастрюле с шипением заливает газовое пламя.

Но женщина и маленькая девочка ничего не замечают. Они сейчас — как это иногда называют, и что бывает очень-очень редко — «на седьмом небе».

Прошло несколько часов. Луиза во всем призналась. И мать простила ее. Исповедь была долгой и многословной, а отпущение всех грехов кратким и безмолвным — взгляд, поцелуй, а большего и не требовалось.

Сейчас они сидят на диване. Девочка сидит, тесно, очень тесно прижавшись к матери. Ах, как же прекрасно, наконец сказать правду! Так легко на сердце, кажется, вот-вот взлетишь! И чтобы случайно не улететь, надо покрепче прижаться к маме!

— Вы у меня, оказывается, настоящие пройдохи и хитрюги! — говорит мама.

Луиза хихикает от гордости (одну тайну она все таки не выдала — про то, что в Вене, как в испуге сообщила Лотта, с недавних пор появилась некая фройляйн Герлах).

Мама вздыхает. Луиза с тревогой смотрит на нее.

— Понимаешь, — говорит мама, — я сейчас подумала — а что же будет дальше? Сможем ли мы все жить так, будто ничего не случилось?

Луиза решительно качает головой.

— Лоттхен наверняка страшно соскучилась по дому и по тебе. И ты по ней тоже, правда, мама?

Мама кивает.

— Я ведь тоже соскучилась, — признается девочка, — и по Лоттхен и по…

— И по отцу, верно?

Луиза опять кивает головой. Горячо и в то же время робко.

— Если бы я хоть знала, отчего Лоттхен не пишет?

— Да, — бормочет мама, — я очень беспокоюсь.

Междугородний звонок из Мюнхена — Спасительное слово — Тут уж и Рези теряется — Два билета на самолет до Вены — Пеперль словно громом поражен — Подслушиваешь у дверей — получишь шишку — Господин капельмейстер ночует вне дома и ему наносят нежелательный визит

Лоттхен лежит в постели, безразличная ко всему. Она спит. Спит очень много. «Слабость», — так сказал сегодня днем надворный советник Штробль. Господин капельмейстер сидит возле кровати больной и очень серьезно смотрит на маленькое, осунувшееся личико дочери. Он уже несколько дней не выходит из детской. В театре вместо него дирижирует второй дирижер. Для господина Пальфи принесли с чердака и поставили в детской вторую кровать.

В соседней комнате звонит телефон. Рези на цыпочках входит в детскую.

— Междугородний! Из Мюнхена! — шепчет она. — Будете разговаривать?

Он тихонько встает, делает ей знак остаться возле ребенка, пока он не вернется, и выскальзывает в соседнюю комнату. Мюнхен? Кто бы это мог быть? Вероятно, концертная дирекция Келлера и К°. Ах, пусть оставят его в покое!

Он берет трубку.

— Пальфи у телефона!

— Говорит Кернер! — кричит женский голос из Мюнхена.

— Что? — переспрашивает он в крайнем изумлении. — Кто это? Луизелотта?

— Да! — отвечает далекий голос. — Извини, что я тебе звоню. Но я очень беспокоюсь о девочке. Надеюсь, она не больна?

— Увы, — говорит он совсем тихо, — она больна.

— О! — далекий голос звучит испуганно.

Господин Пальфи спрашивает, наморщив лоб:

— Но я не понимаю, откуда ты…

— Мы это чувствовали, я и… Луиза!

— Луиза! — Он нервически смеется. Потом прислушивается, к тому, что она говорит, вконец растерянный, он никак не может взять в толк… Качает головой… Взволнованно ерошит волосы…

Далекий женский голос торопливо сообщает все, что только можно сообщить в подобной спешке.

— Вы продлеваете разговор? — спрашивает телефонистка.

— Да, черт возьми! — кричит капельмейстер.

Можно себе представить, хотя бы до некоторой степени, какая путаница царит у него в голове!

— Так что же с девочкой? — взволнованно спрашивает его бывшая жена.

— Нервная горячка, — отвечает он. — Но кризис уже миновал, так говорит врач. Правда, осталось истощение, физическое и нервное.

— Но врач-то хоть понимающий?

— Еще бы! Надворный советник Штробль. Он же знает Луизу сызмальства. — Капельмейстер смеется в некотором замешательстве. — То есть, прости, пожалуйста, это же Лотта! Ее-то он как раз и не знает. — Капельмейстер тяжело вздыхает.

А в Мюнхене вздыхает его бывшая жена. Два взрослых человека пребывают в полной растерянности. Их души и языки словно параличом разбиты. И мозги, кажется тоже.