Астрид Линдгрен - Собрание сочинений в 6 т. Том 7. Черстин и я

Ее сынок Микаэль — ровесник Йеркера и живет в его комнатке. Тяжелые переживания меньше всего отразились на нем, и я слышу, как они с Йеркером весело хохочут. Но Микаэлю не хватает ощущения безопасности и искренности, присущих Йеркеру. Кайса, как по-твоему, будет ли когда-нибудь в мире так, что все дети смогут жить в безопасности? Мы обязаны надеяться на это, мы обязаны все вместе попытаться трудиться ради этого… Разве можно выдержать другую жизнь?

Письмо мое получается грустное, но оно все-таки и наполовину не такое грустное, как чувства, которые я испытываю. Прости меня, будь добра!

Вчера вечером у нас был небольшой музыкальный вечер, чтобы наши гости хоть немного развеялись. Мама играла, и маленькие дочки фру Хольт тоже играли в четыре руки. А позже мы, как обычно, пели.

Мама, я и Йеркер исполняли партию первого голоса, Сванте и Майкен — второго, а папа — третьего. Среди прочих песен мы спели ту самую, ну, ты знаешь:

Freut euch des Lebens, weil noch das Lämpchen glüht, pflücket die Rose, ehe sie verblüht [92] Радуйтесь жизни, потому что огонь в душе еще горит, сорвите розу, пока она еще свежа на вид (нем.). Это повторяющийся пять раз рефрен песни, опубликованной в 1793 г. в Швейцарии под названием «Застольная песня» и ставшей чрезвычайно популярной в Европе. Автор текста — Иоганн Мартин У с тер и (1763–1827); композитор — Ганс Георг Негели. .

Когда мы закончили, на некоторое время воцарилась тишина. Тишина, прерываемая лишь всхлипываниями фру Хольт. Кайса, я никогда не слышала, чтобы человек так плакал! Я буду слышать ее плач, покуда я жива. И я горячо желаю, чтобы жизнь еще когда-нибудь подарила ей возможность сорвать несколько роз.

Завтра они уезжают отсюда в другое место, где смогут остаться ненадолго. Но только совсем ненадолго. Не иметь дома, самого крошечного, самого маленького дома, — не могу представить себе судьбы горше!

И когда я оглядываюсь в собственном уютном, теплом доме, то чувствую такую огромную нежность… до боли душевной. Мебель потертая, да и элегантностью обстановки не похвастаешься, но это, во всяком случае, дом. Дом, живущий полноценной жизнью, и надежное прибежище нашего существования.

А теперь спокойной ночи, Кайса, сейчас я заползу под одеяло и выплачусь как следует, потому что мне это необходимо.

Преданная тебе

Бритт Мари.

16 марта

Привет, Кайса!

Пришла ли в Стокгольм весна? Я не собираюсь зайти так далеко, чтобы утверждать: к нам пришла весна, но началась слякоть, а это всегда шаг в нужном направлении. А иногда небо расстилает целую узорную карту — гамму красок, которая уверяет тебя: да-да, весна придет и в этом году, не бойся! Весна! Весна! Весна! Я написала это слово несколько раз только потому, что оно так симпатично выглядит. И лучше мне поспешить, ведь завтра, быть может, налетит снежная буря, всем бурям нашего столетия буря, поставив новый рекорд мартовского холода.

Жизнь полна разных потрясений, это точно. Вчера, когда мы собирались садиться обедать, обнаружилось, что в нашей веселой компании не хватает Йеркера. Вообще-то ничего неожиданного в этом нет. Если какой-нибудь детеныш и жил такой дикой и счастливой жизнью, часов не наблюдая, в календарь не заглядывая и абсолютно независимо, то это он, Йеркер. Однако когда стрелки часов приблизились к семи, мама начала беспокоиться — Сванте и меня послали на поиски. Но нет, ни единого беззубого мальчонки, который попался бы на глаза, ни в городе, ни в его окрестностях не обнаружилось. Мы были вынуждены пойти домой и рассказать об этом маме, которая тотчас впала в отчаяние и начала плакать. Майкен сказала ей как можно строже:

— Хватит реветь! Ребенок скоро явится, жив и невредим, как всегда. Надеюсь, у меня хватит сил отколотить его как следует, хотя я пекла сегодня и целый день простояла у плиты.

Когда же часы пробили девять, я тоже почувствовала, что во мне нарастает легкий страх. Папа и я снова отправились на поиски; Сванте надо было готовить уроки, так что у него не было времени. Мы ходили почти целый час по городу, расспрашивая всех встречных. В конце концов у меня так заболели колени, что я едва шла. И вот тогда-то встретили мы одного из папиных коллег, и он совершенно случайно заметил:

— Говорят, в город пришли цыгане.

Я почувствовала величайшее облегчение.

— Все ясно, — сказала я. — Пойдем, папа, и заберем его.

Цыганский табор расположился внизу, у южной таможни. Его было слышно на расстоянии многих сотен метров. Лошади ржали, мужчины ругались, женщины спорили, а дети кричали. Повсюду кишмя кишели маленькие черноволосые детишки. Папа заглядывал во все шатры подряд, и в одном из них мы увидели сидевшего там Йеркера. Глаза его блестели от восторга. Он явно подружился по крайней мере с полудюжиной цыганят. Больно было смотреть, как при виде нас его восторг словно рукой сняло. Он выбежал из шатра, и на личике его написан был страх.