Людмила Раскина - Былое и думы собаки Диты

В дверь позвонили — пришла наша соседка Любовь Яковлевна, она тоже смотрела «Первый звонок» со своего балкона. Они с Ба стали вспоминать, как Рыжуша в прошлом году пошла в школу в первый раз, и сын соседки Женька снимал ее кинокамерой.

Рыжуша была нарядная — Любовь Яковлевна сшила ей «лучший в мире» белый шелковый фартук и кружевной воротничок на коричневое форменное платье.

В двенадцать часов Ма пошла встречать Рыжушу, а она почему-то все не выходила и не выходила. Наконец ее за руку вывела учительница. Рыжуша на Ма не смотрела: весь ее прекрасный белоснежный фартук был одно громадное чернильное пятно. Тогда еще писали чернилами, и у нее пролилась ручка-самописка.

Рыжуша держалась из последних сил, но когда Ма ее обняла, тихо заплакала. Дома все ее утешали, смеялись, а Любовь Яковлевна сказала, что сошьет ей другой фартук, еще лучше прежнего.

В кино этот эпизод не вошел.

Так они вспоминали, вспоминали, а я вдруг услышала, что на дворе снова ребячьи голоса, и опять выбежала на балкон. Это были пионеры с красными галстуками. Они маршировали и выкрикивали в такт шагам стишок:

Когда Рыжуша вернулась из школы и села обедать, она, захлебываясь супом, начала делиться впечатлениями: они уже готовятся к «смотру строя и песни» — к Октябрьским праздникам. У каждого класса будет своя «речевка». Ее, Рыжушин, класс будет называться «Соколенок», и им дали речевку:

— Господи! Никогда не слышала большей чепухи! — вздохнула Ма, но Ба ее одернула, чтоб «не сбивала ребенка с толку».

А Рыжуша торопилась выложить остальные новости: ребята из старшего класса сложили свою собственную речевку про их классную руководительницу — толстую вредную Нинэль:

Вот эту речевку Ба резко осудила — из воспитательных соображений, но Рыжуша только засмеялась, и мы побежали гулять.

На школьном дворе я встретила много знакомых ребят, а главное, Рыжушину подругу — Сурину. Наташа Сурина — маленькая тоненькая девочка, и если бы не косички — мелкие «крысиные хвостики», совсем похожая на мальчишку.

Она все время бегает, прыгает, и Рыжуша говорит, что Сурина — самая лучшая спортсменка в классе. Рыжуша немножко завидует Суриной и даже попросила Ма заплетать ей косы потуже, «чтобы было, как у Суриной», а Ма засмеялась, потому что у Рыжуши красивые толстые косы.

Мы с Суриной сразу начали бегать и играть, а потом вышла неприятность. Дело в том, что я терпеть не могу всякие ссоры и споры. Даже у нас дома, если кто-нибудь повышает голос, хотя бы в шутку, я сразу на него начинаю бросаться и лаять.

Вот и сейчас, Рыжуша прикрикнула на мальчишек, которые дергали ее за косы, а я не разобралась и на нее же — на свою собственную Рыжушу — залаяла. Мальчишки стали ее дразнить и смеяться, и мы с позором ушли домой.

Я уже поняла по Рыжушиному виду, что что-то не так сделала, и шла, поджав хвост — обычно-то он у меня торчком стоит.

А тут еще дома оказалось, что приехал Тарь — привез оставшиеся вещи с дачи. Он сразу выспросил Рыжушу, почему у нее губы дрожат, а у меня хвост поджат, и, конечно, завел свою любимую песню:

— Ну и глупая же собака! Вот Райд… — и пошел, пошел хвастаться своим замечательным Райдом.

Ма вступилась:

— Дитуша еще маленькая и не знает, что бывают плохие люди! Просто у нее врожденное чувство справедливости!

А Тарь гнет свое:

— Любая овчарка от рождения знает, что защищать нужно своего хозяина, а не чужого. А Диту, если она сама не соображает, нужно дрессировать, уже пора.

И тут Ма с ним согласилась.

Мне было так стыдно, я не могла смотреть Рыжуше в глаза, только тихонько уткнулась ей в колени, но она меня сразу простила.

На следующей неделе Ма разузнала, где недалеко от нас дрессируют собак, и мы с Рыжушей туда отправились.

Оказалось, что собачья площадка — это большой пустырь, на котором расставлены какие-то сооружения. Сначала мне там очень понравилось — много разных собак, в основном такие же щенки, как я. Значит, можно будет побегать, поиграть вволю. Однако очень скоро я убедилась, что они все там какие-то озабоченные: по команде лазают по каким-то лестницам, прыгают через барьер, хотя сразу видно, что без всякого удовольствия.