Александр Власов - О вас, ребята

Мальчик попал сюда, в горы, два месяца назад. За это время он перетаскал не одну тысячу корзин с камнями. Каторжный, отупляющий труд отучил его надеяться и ждать. На что надеяться? Кто найдет их в этой горной глуши? Кто выручит? И ждать… Чего ждать? Он прекрасно знал, чем кончится его жизнь: упадет обессиленный… выстрел… Его тело перебросят через гребень, и оно покатится туда же, куда падают принесенные им камни — в пропасть. И он ни на что не надеялся, ничего не ждал. Только ненависть еще жила в нем. Ненависть к солнцу и небу. К охранявшим пленных гитлеровцам была не просто ненависть, а что-то другое, огромное и безумное, не имевшее названия.

Продолжительные резкие свистки заставили мальчика очнуться. Все побежали прочь с дороги. Фашист с автоматом прошел в тупик, где, упершись в грудь скалы, обрывалась дорога. Он чиркнул колесиком зажигалки, поджег шнур и поспешно спустился в щель, прикрытую листом железа. Здесь прятались от осколков охранники, а пленные должны были сами заботиться о своей безопасности.

Взрывы не только рушили горную породу. Они входили в систему планомерного уничтожения пленных. Подрывные работы были организованы с дьявольским расчетом. Группа подрывников-женщин закладывала патроны с короткими, очень короткими шнурами. Спичек у пленных не было. Поджигал шнуры один из солдат охраны. Он это делал тогда, когда большинство пленных находилось вблизи от места взрыва. До свистка никто не имел права прятаться. А когда раздавался свисток, до взрыва оставались считанные секунды. Поджигавший шнуры гитлеровец успевал укрыться в щели, а пленные попадали под убийственный каменный град. Убитых и раненых тут же сбрасывали в пропасть, и работа продолжалась.

На этот раз большой щербатый осколок догнал мальчонку номер 777. Камень угодил ему в ногу пониже колена. Мальчик сначала не почувствовал боли. Ему показалось, что он бежит на одной ноге, а вторая просто исчезла. Мальчонка выкинул руки вперед, упал на них и сразу же посмотрел на ногу. Она была на месте. Сквозь рваную штанину виднелась голая икра. Она набухала и синела, наливаясь свинцовым кровоподтеком.

Мальчонка подогнул ногу, попытался встать. Нестерпимая боль волной пробежала по телу. Он выпрямился и затих. Теперь он по секундам мог предсказать свою судьбу.

После взрыва было тихо-тихо. Только перестукивали деревянные башмаки заключенных, которые торопились вернуться на дорогу.

Из укрытий показались гитлеровцы. Один из них лениво осмотрел глыбы развороченной скалы, скользнул взглядом по гребню, увидел лежавшего на склоне мальчонку. Достав записную книжку и вычеркнув номер 777, фашист щелкнул пальцами, ткнул автоматом в двух ближайших пленниц. Те бросили лопаты и пошли на гребень.

Одна взяла мальчонку под мышки, прижала к иссохшей груди, спросила:

— Как звать-то тебя, сынок родной?

Он не ответил. Он смотрел на другую женщину, которая склонилась у его ног и осторожно, чтобы не сделать больно, подсунула руку под колени. Запавшими глазами осмотрела она вздувшуюся багровую икру. Потом их глаза встретились, и мальчонка прочитал в них такую ласку, что ему стало легче. Он даже попробовал улыбнуться, закрыл глаза, и лицо его стало спокойным и светлым, будто его несли не на гребень, не к пропасти, а в мягкую теплую постель. Щеки у него порозовели. Обрывочные беспорядочные видения промелькнули в голове. Треск отбойных молотков, доносившийся из жерла туннеля, казался ему рокотом мотоцикла, на котором катал его отец по крутым прибрежным дорожкам. Настойчивый зуммер полевого телефона, укрытого в щели, напоминал жужжание шмеля, залетевшего в пришкольный сад, где пионеры выводили мичуринские сорта вишен и слив.

Но шмель не улетал. Он жужжал где-то внизу, пока гитлеровец не спустился в щель и не снял трубку. Туда он спускался медленно, вразвалку, а оттуда выскочил, как ошпаренный.

— Цурюк! — закричал он. — Цурюк! Цурюк!

Женщины, несшие мальчонку к пропасти, остановились.

— Цурюк! — еще раз крикнул фашист и жестом приказал нести мальчика обратно.

Неделю номер 777 отлеживался в грязном смрадном бараке. Нога из синей превратилась в фиолетовую, в желтую. Ушиб проходил, боль уменьшалась. И ни разу за эту неделю никто из гитлеровцев не ударил мальчонку, не обругал, не заставил подняться на работу. Его даже не лишили еды. Произошло нечто необыкновенное. Любой другой был бы за это время двадцать раз избит до полусмерти и застрелен.