Дэвид Алмонд - Огнеглотатели

Дэниел только глянул на них между делом.

— Русские поставили на Кубе ядерные ракеты, — говорит. — И они направлены прямо на США.

— США? — говорит Кол. — Так до них черт знает как далеко.

— Вообще другой конец света. — Это Дигги.

— А мой батя говорит, США только о себе и думают. — Это Эд.

— Да уж верно. — Это Кол.

Дэниел покачал головой:

— Так ведь у русских дома есть ракеты, направленные прямо на нас.

Эд захихикал.

— Да они, небось, промажут, — говорит. Ладонь сделал горкой, будто ракета над нами пролетает. — Плюх! И прямо в Ирландское море.

— Верно, — подтвердил Кол. — Эти русские, они того.

Дэниел снова покачал головой.

— Вы что, совсем тупые? — говорит.

Все молчат. Смотрим сквозь его карту в небо.

— Американцы сказали русским, чтобы те убрали ракеты с Кубы, — говорит Дэниел.

— А русские послали их куда подальше, — догадался Дигги.

— И вот теперь, — говорит Дэниел, — русские корабли везут туда новые ракеты, а американцы сказали русским их развернуть…

— А русские послали их куда подальше, — догадался Дигги.

— И вот теперь, — говорит Дэниел, — американцы послали свои корабли, чтобы они остановили русские корабли, и…

Кол поднялся, растопырил пальцы, будто орудийные стволы, и этак гнусаво:

— Нам двоим в этом океане места не хватит!

Дэниел глянул на нас с изумлением:

— Вы что, не врубаетесь, как это страшно?

Дигги сплюнул:

— Да врубаемся, Дэниел, конечно. Хватит тут нас запугивать и делать вид, что ты умнее всех.

— Прав был мой батя, — говорит Эд. — Теперь можно бросать все дела.

— Ежели начнется… — говорит Кол.

— Там у них столько ракет, что хватит весь мир разнести, и не один раз, — говорит Дигги.

— И теперь они по всему миру наготове, — говорит Эд.

— Кто-нибудь возьмет да нажмет кнопку.

Мы посмотрели в небо.

Дигги снова сплюнул.

— Так какого хрена нам теперь в школу, если такое творится? — говорит.

Дэниел стер свою карту. Прицепил к пиджаку значок БЯР. Автобус подъехал к зданию из стекла и красного кирпича. Мы сидим и пялимся на него.

— Душегубка паскудная. — Это Кол.

Мы знали, что рано или поздно нас поймают. Сами на это нарывались. Идем по коридору — и роняем фотографии. Бросали их в углах классов, где у нас были уроки. Прикрепляли кнопками на доски объявлений, запихивали под рамы картин и под дверные наличники. Пару раз нас засекли другие ребята, и по школе поползли слухи.

Вечером по телевизору показали фотографии ракетных установок на Кубе, кораблей, на которых везут еще ракетные установки, американских кораблей, ракет, бомб и взрывов. Были репортажи о беспорядках. Протестующие из БЯР сцепились в Лондоне с полицией, их арестовали. Папа как стукнет кулаком по ручке кресла.

— Протесты? — говорит. — Эти люди делают то, что и нужно делать, — кричат во весь голос против того, с чем не согласны, — так, чтобы их голос услышали.

— А что, всегда нужно протестовать? — спрашиваю. — Даже когда знаешь, что это бессмысленно?

— Да, — говорит. — В этом случае — особенно, когда кажется, что всё против тебя, что ты просто кричишь в темноте. — Смотрим, как молодого человека зашвыривают в кузов автозака. — Даже если тебя за это заметелят, как этого парнишку. Оставьте парня в покое!

Новости кончились. Папа повернулся ко мне:

— Всего, чего добились для людей вроде нас, добились борцы, Бобби Бернс. Борцы, которые не отступали и не нагибали голову, которые смотрели угнетателям в глаза и говорили: так продолжаться не может.

Закашлялся. Глотнул воды. Мне показалось или он правда стал меньше, тоньше? Или это болезнь, неведомо какая, вцепилась в него своей хваткой?

— Запомни это, — говорит. — И запомни другое: бывают времена, когда нужно продолжать бороться.

— Запомню, — говорю.

— Молодчина.

Мы одновременно потянулись друг к другу. Руки встретились в воздухе между стульями.

— Молодчина, — повторил он.

«Я тебя люблю, папа, — сказал я про себя. — Люблю тебя. Люблю».

На следующий день я впал в полное безрассудство. Папа болен. Мир того и гляди погибнет. Хотелось встать и успеть побороться до того, как опустится тьма. По дороге в школу я все время чувствовал, как внутри нарастает гнев, чувствовал от этого какую-то странную радость, странное отчаяние.

Выходим из автобуса — я взял Дэниела за локоть.

— Может быть, этот день станет для нас последним, — говорю.

— Может, и станет, — отвечает.