Яков Тайц - Рассказы

— Милости просим, — сказал Васин отец и усмехнулся. — Задали ж вы мне работу! Стал я красить дверь, плач поднялся: «Тятя, не трожь лошадку, не трожь!» Пришлось схитрить.

Я оглянулся на дверь. Там, как и четыре месяца назад, мчалась нарисованная мелом лошадка. Вокруг нее был оставлен четырехугольник, и получилось, точно картинка висит на двери.

Я подарил им небольшой этюд и вернулся к старику. Мы поехали.

— Игнат Петрович, — сказал я, — не взыщите, я решил все-таки при своем деле остаться, при художестве!

И рассказал ему про лошадку.

Старик молчал, точно прислушивался к далекому стуку молотилок т и к затихающей песне:

По лагерю прошел слух, будто недалеко, за Голым мысом, отдыхает в военном санатории знаменитый летчик. Отряды заволновались. На пляже состоялся чрезвычайный сбор.

После коротких прений постановили:

«Направить в санаторий боевую разведку. Разведчикам проникнуть к летчику во что бы то ни стало! Упросить его приехать в лагерь хоть на недельку, хоть на денек, хоть на часок, хоть на пять минут…»

Разведчики — Петя Голованов, Оля и Юфат — сели в белую с красным моторку, отдали салют и умчались в голубую даль исполнять боевой приказ.

А сбор остался на пляже — загорать, или, как выразился

Кешка, обугливаться. Сам-то он давно обуглился. Полный титул его такой:

Сейчас, пока отряды на суше, Осводу делать нечего, и «капитан» загорает вместе со всеми. Солнце печет вовсю. Ребята не говорят «солнечная ванна», а — «солнечная баня».

Дежурный «солнечный банщик», очкастый пионер Боря Гусь, сверкая рупором и громадными роговыми очками, командует:

— На бочок! На животик!

Он снял очки и потер переносицу — там, где белеет узенькая незагоревшая полоска. Та самая, про которую ребята говорят: «Единственное светлое пятно на темном фоне».

Без — очков Боря становится смешной и беспомощный.

Вместо моря его близорукие глаза видят сплошной синий туман, а вместо гор — серую бесформенную массу… Он протер стекла, насадил очки на нос и скомандовал:

— Можно в море!

Ребята ринулись в воду. Волны стали с ними шалить: то шлепнут по спине, то окатят с головой, то пощекочут мелкой галькой по голому животу.

Кеша в синих «осводовских» трусах и шапочке следит за купальщиками. То и дело, однако, он отводит глаза и глядит на Голый мыс. По горизонту прошел теплоход, промчался торпедный катер, проехали рыбаки, а лагерной моторки все нет! Вдруг кто-то закричал:

— Едут! Едут!

Из-за Голого мыса вынырнула красно-белая моторка с гордо поднятым носом. Она везла песню:

Песня быстро шла к берегу.

— Эй вы, молодые капитаны! — закричал Кеша. — Как санаторий?

На моторке нарочно не отвечали. Боря разозлился и закричал в рупор:

— Требую доложить: видели?

— Видели! — ответили с моторки. — Он простой такой, приветливый! «Еще приходите», сказал.

Моторка развернулась и, затихая, приближалась.

— А к нам?

— Ага! И к нам приедет. Сегодня же. После мертвого часа.

Ребята запрыгали:

— Качать разведчиков!

Шлепая по скользким камням, они подтянули моторку и вынесли «разведчиков» на руках. Петя, и Оля, и Юфат, захлебываясь и перебивая друг друга, стали рассказывать, как они подошли к санаторию, как их долго не пускали, как они объясняли, что они не просто, а от всего лагеря, как показался летчик, как он улыбнулся и взял Олю за руку — вот за эту.

Обеденный горн перебил их. Боря сказал:

— Идите, а я разочек купнусь.

В столовой Петя, Оля и Юфат без конца рассказывали, как они подошли, как их не пускали, как показался летчик, как он взял Ольку за руку — вот за эту, как сказал: «Обязательно приеду: ведь я тоже бывший пионер…»

А Боря пропал! Съели первое, расправились со вторым, уничтожили третье, взялись за виноград, а Бори все нет. Кеша с Петькой забеспокоились: мало ли что может случиться при его близорукости! Они побежали на площадку Верхнего лагеря — оттуда хорошо виден пляж. Ага, вот он, очкастый, — забавляется, камешки собирает.