Ирина Шкаровская: Горнист первой базы

Так было положено начало дисциплине и порядку. Так на наших глазах Вася, застенчивый и несчастненький Вася, постепенно превращался в гордого и независимого человека, настоящего общественного организатора. Нет, он не зазнался, не стал высокомерным. Просто он был очень занят, очень поглощён своими делами. А их было много. Сбор взносов, приобретение товаров, учёт. Для учёта Вася даже завёл два толстенных гроссбуха — кассовую и товарную книгу.

Иногда, когда после уроков он сидел за столом, склонившись над кассовой книгой, что-то подсчитывая и записывая, появлялась его бабушка, работавшая вахтёром в нашей школе. (Отца Васиного — первого в селе председателя комбеда — зверски замучили кулаки, а мать умерла от голода. У бабушки Нюши он жил и воспитывался).

Улучив минуту, когда Вася оставался один, бабушка подходила к столу и, заглядывая в таинственную книгу, ласково бормотала:

— Ох ты ж мой внучек… Бульгахтером будешь!

— Нет, — отвечал Вася, — художником!

К сожалению, теперь мы никогда не видели, чтобы Вася рисовал. На переменках он всегда бывал в кооперативе.

Но однажды, не помню, что уж такое случилось, на одной из перемен Вася остался в группе.

— Нарисуй что-нибудь, — просительно сказал Юра и положил перед Васей свой альбом и гаммеровский карандаш.

Вася вспыхнул, протянул руку к карандашу, но, тотчас отдёрнув её, спокойно сказал:

— Не хочу. При-принципиально!

Юра растерянно улыбался:

— И не надо… И подумаешь… — Отвернувшись от Васи, молча уставился в окно. Мы тоже молчали.

И вдруг Юра вскочил, швырнул карандаш в стенку.

— Ну его к чёрту этого «Гаммера».

Перед окончанием учебного года Вася отчитывался на собрании членов кооператива. Отчёт его был очень кратким — одни цифры. Но это были необыкновенно убедительные цифры:

— Кооператив начал свою деятельность с небольшой суммы — 10 руб. 26 коп. Теперь в кооператив вступила вся трудшкола. Пайщикам товар отпускается со скидкой. Ежедневная выручка приблизительно 4–5 руб. Сейчас у нас есть прибыль — 20 рублей. Пусть собрание членов кооператива решит, на что их употребить.

— У нас есть собственных двадцать рублей! И мы можем их употребить, как нам вздумается!

Сообщение это вызвало взрыв радости. У каждого было какое-нибудь своё, ценное предложение. Спорили мы долго, до хрипоты. Но в конце концов пришли к соглашению и в единогласно принятой резолюции записали: «Прибыль употребить так: купить облигацию займа индустриализации. Чтоб крепла и развивалась наша родная Советская республика. Это раз. Внести взнос на самолёт «Дiти Жовтня» — ответ Чемберлену и всяким чемберленятам, которые угрожают нам войной. Это — два. Три — организовать в школе горячие завтраки…»

Осталось ещё два рубля. На что их употребить? Снова поднялся шум.

И тут встал наш вожатый Коля…

— У меня есть предложение, — сказал он. — Харьковская фабрика начала выпускать очень хорошие акварельные краски. Одиннадцать цветов. Я предлагаю купить коробку красок и премировать председателя правления Васю Янченко. Кто за?

Выражая своё одобрение, мы начали бурно аплодировать, оглушительно кричать и топать ногами.

— Ура! — крикнул Вовка Черепок. А Толя Таратута вскочил на сцену и крикнул:

— Краски! Ваське! И чтобы был этот, как его… ультрамарин!

После собрания Вася на листе бумаги написал лозунг:

«Долой Гаммера! Ни одной копейки в чужие карманы!

Да здравствует наша кооперация».

К плакату мы прикрепили палочки и шумной гурьбой выбежали на улицу.

Магазин писчебумажных принадлежностей был распахнут настежь. В нём было почти пусто. Ведь не в одной нашей — во всех трудшколах Киева теперь были кооперативы. У прилавка стояло два взрослых покупателя и всего лишь несколько учеников. А в витрине всё так же улыбался восковой гимназистик. Сам хозяин, вопреки обыкновению, стоял у дверей. Мы прошли мимо него. Плакат несли Вася Янченко и Юра Левицкий.

Юра старался не смотреть в сторону господина-гражданина Дзениса, а Вася спокойно встретил взгляд его близоруких испуганных глаз.

Мы ненавидели друг друга чуть ли не с пелёнок. Помню, когда мне было лет пять, он запер меня в дровяном сарае. Три часа я плакала навзрыд, а Борька хохотал и пел дурацкие песни. На его счастье и на мою беду, никого из взрослых поблизости не было.