Нина Бичуя - Самая высокая на свете гора

Юлько был как пришпоренный, сам не свой, как будто представлялся другим кем-то. Не привычным для Стефка холеным маменькиным сынком и не пижоном, который мог выставить тебе под нос новую туфлю или пнуть сороку под крыло, — нет, он был какой-то странный, словно долго решался на что-то и вот теперь решился и не хотел или боялся уже отступить.

— При чем же тут я? — спросил Стефко. — Взял бы да намял. Или тебе мое благословение понадобилось?

— Да видишь ли… Я бы не хотел…

— Ага, ясно! Нужна моя помощь?

— Ну да.

— Ишь какой хитрый! Чужими руками жар загребать! Не на такого напал. Не стану я за тебя никого бить. Кто ты мне — брат или сват?

— Стефко, но этого типа необходимо побить. Он меня покалечил. И вообще…

— Ага, так это святая месть? Ну ладно. Если уж ты сам не можешь отплатить за обиду, ступай к Лопуху. Слыхал про Лопуха? Тот хоть кому уши оборвет. Вот тебе адрес…

— Можно сказать, что ты прислал?

— Гм, ну ты и… Да говори, мне что? А кого ты бить собираешься? У Лопуха рука такая, что тот тип потом всю жизнь будет на аптеку работать.

— Э, Стефко, не все ли тебе равно? Да ты его, кажется, видел. Помнишь, в Стрыйском парке?

Стефко свистнул и потер щеку:

— Тот? Ну, знал бы я…

— Жалко?

— Жалко? Никого мне не жалко! Мне все равно. Делайте что хотите. По мне, хоть бы вас и совсем не было!

— Так я пойду, Стефко. Спасибо за адрес.

— Нужно мне твое спасибо!

Юлько повернулся к выходу и на пороге столкнулся со старшим Усом.

— Извините, — сказал Юлько и скрылся за порогом.

— Так у тебя теперь уже и такие коллеги есть? — насмешливо спросил сына старший Ус. Он стряхнул с шапки снег стянул с широких плеч ватник.

— Какой он мне коллега, — отрекся от Юлька Стефко. — В нашем доме живет. Сосед…

— Не топил печку, сын? А ведь и впрямь не топил! А, чтоб тебе! Приходишь усталый как вол, озябший, а дома и погреться нельзя!

Отец нагнулся, чиркнул спичкой — в печи загудело. Он протянул руку к огню.

— Чего надулся? Настроения нет? С левой ноги встал? Так я уж тебе не помогу стать на правую. Иди хлеба купи!

— А вы что ж по дороге не купили? — сердито огрызнулся Стефко. — Есть хочется — ну и ступайте.

Это была ежедневная свара. Стефко спорил уже просто по инерции, только чтоб сделать отцу наперекор.

Теперь и он подошел к печке, смотрел на желтовато-фиолетовое мерцание, на руки отца и думал совсем не об ужине. «Какого черта я дал ему адрес Лопуха? — думал он. — Ну какого черта? Сводил бы счеты сам как умеет… А то — чужими руками. Нет, какого черта?»

И вдруг он сорвался с места, схватил шапку:

— Ну, давайте деньги, куплю вам хлеб!

Стефко, миновав булочную, со всех ног бежал к дому Лопуха. Но было уже поздно. Когда он, весь в снегу, запыхавшись, постучал в дверь, Лопуха уже не было.

— Только что вышел. Он с порога — ты на порог, — сказала мать. — Не удержишь дома, бедная моя головушка.

Слушать дальше у Стефка не было охоты. Он засунул руки в карманы; было холодно, пальцы побагровели — прихватывал мороз. Домой вернулся без хлеба. «Какого черта…» — сердился он на себя, но помочь уже было нельзя.

Отец ругался, но Стефко и его не слушал. Сидел, смотрел на огонь, а у ног его свернулся клубком Бурко. Черный — не кот, а печная заслонка.

За окнами белело, казалось, метель давно уже разгуливает по городу.

Трое мальчишек вышли из гастронома — им было безразлично, что идет пушистый, хлопьями снег. Юлько старался держаться от остальных подальше, хотя улица была чужая, встречных не предвиделось, но все равно не хотелось идти в одной компании с Лопухом.

Лопух понял. Он посоветовал Юльку не отставать, не осматриваться, не делать вид, будто он сам по себе, отдельно от них. Все равно ясно, что все они теперь на одной веревочке и никуда от этого не деться.

Они вошли в ворота. Бутылка вина, селедка, булка — Лопух хотел подкрепиться, прежде чем идти на улицу, по которой Славко Беркута пойдет домой с тренировки. Все было обдумано, выглядело очень просто и легко.

Дважды два — четыре…

Усталая женщина спросила: «Как зовут тебя?» И Юлько вдруг, комкая вспотевшими руками шапку, назвался Славком Беркутой.

А в школьном зале усталая женщина говорила Славку:

— Я думаю, ты сможешь простить. Я понимаю — такое трудно забывается, но нам ты должен простить.

Когда она, сказав это, посмотрела в зал, Юлько Ващук наклонился завязать шнурок. Он завязывал долго, старательно, пока не услышал, что женщина подвинула стул и села. Только тогда Юлько выпрямился, но все старался сжаться, стать незаметным, словно хотел врасти в кресло.