Дзидра Ринкуле-Земзаре - Вот мы какие!

Робис захлопал глазами.

— Под какой подписью?

— Вот! — завхоз протянул ему снятый с доски листок. — Твоя работа?

— Нет, это не я.

Лицо Берзиня стало еще темнее.

— Я все-таки считал, у тебя хватит духу повиниться. Никогда не поздно признать свою ошибку и поправить дело. Вот я и прождал весь день, думал, явишься с извинениями. А вместо извинений… пожалуйста! — Он Потряс листком. — Словом, мне теперь придется рассказать о твоем поступке.

— Пожалуйста! — разозлился Робис. — Я не писал.

— Как знаешь!

Тяжелой походкой старик двинулся со двора.

Странно! На меня не пало ни тени подозрения. И утром он мне ничего не сказал. Подумал, что я не расслышал его приказа вернуться назад и вытереть ноги? Вряд ли. Скорее всего, старик не захотел придираться ко мне. Как ни говори, сын директора.

Посмотрим, посмотрим, что будет дальше.

Обещание свое Берзинь сдержал. Уже на следующий день у нас в классе состоялся пионерский сбор. Кайя сообщила о происшедшем. Робис, весь потный, оскорбленный, негодующий, стоял перед нами.

— Я не писал! Вот честное пионерское — не я! — отпирался он. — Что вы все ко мне привязались!

— А ты думал, что сможешь безнаказанно марать честь всего класса? — воскликнула председатель отряда Югита. — Это просто неслыханно!

— А я говорю: зря вы на меня навалились!

— Но завхоза оскорбил именно ты! — напомнила Иголочка. — Я сама слышала. Это что, по-твоему, допустимо? В любом случае — ты виноват!

Робис молча опустился на свое место. По лицу струился пот. Со всех сторон кричали:

— Боится признаться!

— Трус! Самый настоящий трус!

Каково мне было слышать все это? Я потел, пожалуй, не меньше, чем Робис. Мелькнула мысль, что следует встать на защиту товарища. Но я тут же отогнал ее. Ведь если бы Робис тогда, у двери, не обозвал завхоза Трезором, мне самому бы такое слово и в голову не пришло. Значит, не очень уж я виноват.

В сборе участвовала и классная руководительница. В руке у нее было злосчастное объявление. Но она мол-чала.

Когда все высказались, Кайя спросила, не хочет ли учительница Лауране сказать что-нибудь. Классная руководительница расправила свернутый листок и спросила, глядя прямо на меня:

— А Гунар Стребейко так ничего и не скажет?

Я вздрогнул.

— А почему?.. Разве обязательно?

— Ты слышал, как Тенисон назвал товарища Берзиня оскорбительным словом?

— Слышал.

— И ты считаешь, он поступил правильно?

— Не-е…

— Тебя, я вижу, совершенно не трогает, что он поступил так возмутительно! А ведь Тенисон твой товарищ.

Я почувствовал, что краснею все больше.

— Ладно! Мы можем и иначе установить истину. По почерку, например. Не думаю, что виновного придется долго разыскивать.

Вскоре после сбора дежурный учитель позвал меня в кабинет директора. Мать не стала ходить вокруг да около:

— Знаешь ли ты, Гунар, кто написал это слово?

Я замялся. Было трудно соврать матери. Я знал, как она меня любит, знал, что я для нее единственный близкий человек — ведь мы так рано потеряли отца. «Ты должен вырасти настоящим человеком, таким, каким был твой отец». А вот сейчас я какой человек? Настоящий?

— Нет, не знаю, — услышал я свой собственный тихий голос.

Если Берзинь ничего не сказал матери об утреннем происшествии, разумно ли будет признаваться? Ведь не я придумал слово «Трезор», не я бросил его в лицо Берзиню. Написал — да. Но разве написать — это хуже, чем открыто издеваться?

— Виновный обнаружен, — твердо сказала мать. — Он будет наказан. Строго наказан.

— Кто же это?

У меня перехватило дыхание. Я почувствовал в своем голосе страх.

— Скоро узнаешь… — Рука матери легла на мое плечо. — А теперь иди.

Я пошел к двери. Не дойдя до нее, остановился.

— Мам! — Я вернулся обратно. — А если тот ученик вовсе не виноват?

— Чего ты боишься? — мать испытующе посмотрела на меня. — Почему это тебя так заботит?

— Если накажут невиновного, то будет ужасно.

— Почему ты считаешь — невиновного?

Молчать больше нельзя было.

— Я знаю, кто виноват. И могу тебе назвать его. Если только…

По лицу матери метнулась тень.

— Если только?..

— Если ты никому не скажешь, — выдохнул я и в тот же момент пожалел об этом.

— Вот чего ты ждешь от меня! — В ее голосе звучали горечь и отчуждение.

— Но мам!.. Ты ведь даже не знаешь кто! — воскликнул я.

— Помни — ты пионер! Я жду честного и откровенного разговора. Без всяких «если».

— Это ужасно! — Я, горбясь, оперся о кресло у письменного стола. На глаза навернулись слезы. — Нет! Ты даже не можешь себе представить!