Сергей Никитин: Большой путь

Но странно! Пропало всякое желание собирать эти грибы, которые совсем не надо было искать, а — нагибайся и бери, сколько хочешь.

Видно, только тот гриб хорош, с которым вволю наиграешься в прятки и в поисках его надышишься лесным воздухом, наслушаешься пения птиц, насмотришься красоты лесной.

Бакенщик Зосима Павлович обувался в лапти, но не потому, что сапог не было, а — ноги болели. Свою землянку на берегу Клязьмы он сложил из толстых сосновых бревен в два наката — на сто лет. В землянке у него чисто, пахнет сосной и сухой землей, в углу сложена печка. Топит ее Зосима Павлович только осенью, а летом варит обед на кирпичном очажке поодаль от землянки. На зиму он перебирается в город к сыну.

Однажды Зосима Павлович целый день трудился по своему хозяйству — копал картошку, выдалбливал из толстого осинового бревна ботничок, плел новую сеть, сходил в лес за груздями, выложил камнем светлый родник. А вечером, сидя на опрокинутой лодке и покуривая, сказал:

— Вот какой сегодня день просторный.

— Длинный? — поправил я.

— Да уж не длинный: заосенело, какой об эту пору длинный!

— А как же — просторный?

— Сделал я много, вот и — просторный.

Значит, — подумал я, — и короткий зимний день можно сделать «просторным», если не сидеть сложа руки.

Третий день не показывается солнце. Низкие облака валами перекатываются по небу, точно что-то густое и серое кипит в огромном котле, разбрызгивая тяжелые капли.

Алеша и Севка приуныли. Сидят у окна, тоскливо смотрят, как буйный ветер треплет мокрую листву старого клена, проносит взъерошенных галок, срывает с прохожих шапки и платки. Для ребят такая погода — крушение давнишней мечты о поездке. со мной на рыбалку. Я понимаю это, но утешать не хочу. Я жду, — вдруг кто-нибудь из них вскочит с места и решительно заявит:

— А шут с ней, с погодой! Едем!

Они давно уже заняли свои наблюдательные посты у окна и, как только заметят голубую проталину среди облаков, вздыхают с надеждой: «Кажется, проясняется…»

Благодаря их стараниям моя комната являет собой странную смесь кабинета культурного человека с жилищем охотника и рыболова времен доисторических. Под столом, на диване, за книжным шкафом валяются вороха прелых сетей, воняющих тухлой тиной; ржавые котелки; веревки различной толщины; крючки; пыльные, изъеденные молью валенки для пыжей и тому подобная дрянь. Все это увенчано допотопным шомпольным ружьем, которое нельзя трогать без риска для жизни.

По поводу этой шомполки Севка сказал мне:

— Это мне двоюродный дед Микешин дал, сторож. Ему новую выдали, с затвором!

Вскинув шомполку к плечу и целясь в угол, спросил:

— А что? Если выпалить из нее, — разорвет или нет? Дед Микешин запыжил ее лет пять назад, а то и все двенадцать. Говорит, порох в ней, пожалуй, в камень слежался, непременно должно разорвать… Как думаете?

Я думаю, что ее нужно выбросить, но Севка — бережно ставит ужасное ружье за шкаф. И шомполку, и весь прочий хлам Севка приносит мне на экспертизу: годится ли для предстоящей рыбалки? И хотя я решительно говорю, что — нет, не годится! — хлам оседает в комнате.

Дурная погода беспокоит и меня самого, потому что стоит мой любимый месяц — август. Я люблю август — спелую пору лета, пору зрелости плодов, самую богатую пору природы и человека. И если я свободен, ухожу из дома с ружьем за плечами и иду, куда ветер лист несет, или плыву на лодке вниз по реке.

Прекрасны и памятны дни таких скитаний. Ветер — мягкий, пахучий — дует в лицо и грудь; нежаркое солнце щедро оделяет все вокруг благодатным теплом своим; убаюкивающе плещет полуденная река; косые дожди брызжут, сверкая на солнце; пляшет пламя костра в темноте; по ночному небу, перечеркивая его наискось, катится падающая звезда — и что самое дорогое! — встречается на пути великий и прекрасный властелин земли — человек. От встречи с ним рождается все лучшее в душе твоей! Кто он? Быть может, такой же охотник — бескорыстный и страстный любитель природы — колхозный пастух, бакенщик, лесник…

Я — как на празднике в эти дни. Да и действительно, вокруг — богатый и радостный праздник урожая — август!