Ирина Гуро - Ранний свет зимою

Минею удалось узнать от рыжего, что в соседней камере-одиночке сидит пожилой крестьянин, «бродяга на религиозной почве», каких много можно было встретить на сибирских дорогах. Скитаясь «по весям и градам», проповедовал он учение Христа и ругательски ругал царя с министрами, попов и всю «богопротивную разбойничью шайку».

Ему не под силу было усвоить тюремную азбуку просто потому, что он не знал никакой.

Зато выяснилось, что рыжий годится для «посторонних разговоров».

Видимо, Барбаросса не поверил в бескорыстность занятий арестанта, потому что продолжал с веселым недоумением следить за ним и даже заглядывал через плечо его, когда тот работал. Миней показал ему свои рисунки — карикатуры.

— Похоже?

— Однако, похоже, — засмеялся рыжий, оглянулся и сказал: — Я уж догадался, что царя с царицей ты рисовал.

Миней искренне удивился:

— Где рисовал?

Рыжий пропустил вопрос мимо ушей.

— Я сразу понял: твоя работа.

Тогда Миней тоже засмеялся и спросил:

— Где же ты видел?

Барбаросса прищелкнул языком:

— А на заплоте [22] Заплот — забор (забайкальское). . Пока полиция подоспела, много народу видело. Смеялись… ну просто за животики хватались!

— Хороши, значит, царь-то с царицей? — допытывался Миней, сдерживая волнение. Он уже все понял и только боялся, как бы что-нибудь не спугнуло собеседника, не прервало разговор.

— Да уж чего спрашивать? Сам знаешь.

Но, так как Барбароссе хотелось поделиться впечатлениями и, как видно, он был охоч до смешного, Миней без особого труда выяснил, что в городе расклеена «интересная картина».

По всем признакам это была та самая прокламация-карикатура, которую готовил Сибирский социал-демократический союз. Миней отчетливо представил себе тот набросок, который показывали ему томские товарищи.

На небольшом листке был нарисован трон, а на нем царь с царицей. Рядом с ними тянулась надпись: «Мы царствуем над вами». Трон опирался на кучу министров в белых манишках. Около них написано: «Мы управляем вами». Под министрами нарисованы попы, толстые и черные, как тараканы, по выражению Барбароссы. «Мы морочим вас», — объясняла подпись. И еще ниже солдаты, и под ними подпись: «Мы стреляем в вас». А всех их держали на своих спинах рабочий и мужик.

Рыжий запомнил даже несколько стихотворных строчек листка:

Барбаросса был уверен, что «картину» рисовал Миней.

— А вот стишок-упреждение, — добавил он, — и надписи эти, видать, дружки твои сочинили…

Миней молча кивнул головой. Он с трудом справлялся со своими чувствами: «Да, конечно, дружки! Милые мои дружки! Значит, идет работа, разворачивается!..»

Ему припомнилась последняя его поездка в Томск, разговоры, связанные с этой прокламацией, с трудностями ее печатания типографским способом.

И радость омрачилась: там, на воле, шла напряженная боевая работа, а он был оторван от нее, обречен на бездействие. О, черт возьми! Как же вырваться отсюда? Даже с друзьями он не может связаться. Сестра тут, рядом с ним, в женском корпусе. И нет никого, кому бы можно было доверить письмо к ней или товарищам…

— А как думаешь, зачем эту картину на заплотах расклеили? — спросил Миней.

— Да чтоб народ посмешить, — быстро ответил надзиратель.

— Что ж тут смешного? Народ мучается, а баре у него на шее сидят да батогами подгоняют.

— Ну, а зачем же? — в свою очередь спросил надзиратель, уставившись на Минея кошачьими глазами.

— Я думаю — затем, чтобы народ понял, кто враг ему.

Барбаросса не ответил.

У надзирателя было длинное имя: Пантелеймон. Происходил он из казачьего сословия. В прошлом году все имущество его продали с торгов: дом, скот, домашнюю утварь, «а всего на 142 рубля 45 с половиной копеек», — добавлял Барбаросса не без гордости.

— За что же тебя так обидели? — осведомился Миней.

— Пошто обидели? Обида это была бы, если бы меня одного, а то у нас, почитай, десятка два казаков всего лишили.

— А кто лишил?

— Известно кто. Кабинет.

История была путаная. С трудом удалось дознаться, что Пантелеймон и его земляки задолжали Газимурским золотым промыслам, принадлежащим кабинету. Долг же образовался «за невыполнение обязательств по поставке сена и отработке торфов».

— Так ведь дело-то какое! — недоуменно разводя руками, пояснял надзиратель. — Мы сроду обязательств этих на свою шею не брали; то отцы, а может, еще деды в эту петлю влезли. Так ведь он — кабинет, ему не разъяснишь, его не разжалобишь…