Валерий Мусаханов: Там, за поворотом…

Федя сел за руль, скрутил газетную цигарку, закурил, и мы тронулись в путь.

В то время в городе было совсем мало машин, и улицы казались просторными и свободными. Не было почти светофоров.

Федя вел свой грузовичок по самым красивым местам Ленинграда. Мы промчались мимо Марсова поля, на котором под зелеными сетками стояли зенитки. Набережная Невы мягко подбрасывала машину на крутых мостиках через Фонтанку и Лебяжью канавку. Потом мы снова повернули на Литейный проспект, проехали по тихой улице Каляева.

Я любил Ленинград в неяркие дни, когда улицы наполнены мягким сизоватым светом. В этом свете, мне казалось, очертания шпилей и дворцов становились легкими, воздушными, и лепнина фасадов походила на тонкое кружево, и не было видно щербин на граните от бомбовых и снарядных осколков. А когда светило солнце, эти щербины зияли, как раны. Колонны Исаакия и парапеты набережных были избиты осколками. Мы с Киркой не могли смотреть на эти колонны без боли. Но в этот день спокойный сизоватый свет замаскировал раны на фасадах, сделал незаметнее замурованные кирпичом окна первых этажей с пулеметными амбразурами, и казалось, что нет никакой войны.

Гараж размещался в старинных кирпичных конюшнях. Над полукруглыми воротами красовались лепные лошадиные головы. В бывших денниках стояли трофейные легковые машины и были устроены мастерские.

Мы с Киркой никогда не видали столько машин сразу. Здесь были длинные черные «оппель-адмиралы», маленькие прямоугольные «кадеты», обтекаемые «капитаны» с утопленными в передние крылья фарами, что казалось тогда необычным и новым. Были и наши «эмки», «козлики» и огромные черные, похожие на бегемотов «ЗИСы» с красными, отделанными никелем флажками на капотах. Но больше всего нас поразила кузница.

В отдельном кирпичном сарае что-то монотонно и глухо гудело и раздавались тонкие частые звоны, а потом тяжело ухало. Мы с опаской растворили железную дверь, и полыхнули в лицо добела раскаленные куски кокса в горне и яркое бездымное пламя над ними. Горн — это такая кирпичная печь, открытая сверху, а над ней жестяной колпак для вытяжки дыма. А снизу в горн насосом подается воздух, чтобы жарче было пламя. В кузнице стоял удивительный смешанный запах горького коксового дыма, раскаленного металла и горячего воздуха. Наконец наши глаза, ослепленные ярким пламенем, привыкли к полутьме, и мы увидели большую темную наковальню на толстой деревянной плахе. Двое высоких мужчин в длинных фартуках ковали толстый искрящийся и ослепительный брусок. У одного в руке был молоток, которым он звонко стучал по наковальне, а другой со всего маха бил и бил большой тяжелой кувалдой. И металл под ударами сыпал искры и сминался податливо, как пластилин. Зачарованные, стояли мы и смотрели на раскаленный брусок железа, который менял свою форму под ударами кувалды. Вот он вытянулся, стал тоньше, на концах его появились круглые плоские площадочки. Кузнец отложил молоток и взял пробойник. Придерживая раскаленный брусок клещами, он наставлял пробойник на площадки, а молотобоец тихонько ударял кувалдой, и в площадках появлялись аккуратные круглые отверстия; и уже что-то знакомое напоминал мне этот красный кусок железа, будто я где-то уже видел такой раньше, и я силился узнать, что это. А в это время кузнец положил темно-малиновое железо на край наковальни и молотобоец несколькими точными ударами согнул его под прямым углом. И тут Кирка толкнул меня в бок локтем:

— Смотри, кронштейн для подножки.

Я молча кивнул, а сам почувствовал досаду, что не смог узнать первым этот кронштейн. Ведь именно такой совсем недавно сломался у Феди на машине. На этом кронштейне, привернутая маленькими болтиками, держалась подножка автомобиля. Кирка оказался наблюдательнее меня.

Кузнец несколькими легкими ударами молотка оправил уже готовый кронштейн, швырнул его в угол на пол, посыпанный крупным песком, и положил клещи.

— Перекур! — весело крикнул он молотобойцу, повернулся к нам. — А вы кто такие? — кузнец сделал страшные глаза, но мы понимали, что он просто шутит с нами.

— Это мои хлопцы, — сказал Федя, появившийся позади нас. — Вот на ремонт приехали.

— Ну, с помощниками легче. Это для тебя кронштейн? — спросил кузнец.

— Да, — сказал Федя, — старый был штампованный, полетел.

— Ну, этого тебе до Берлина хватит. Остынет, пришлешь парней.